Десять страниц из истории музыки - страница 7

Либреттист Лоренцо да Понте предупредил Моцарта, что придется исключить из текста наиболее обличительные эпизоды, чтобы обмануть цензуру. Моцарт мучительно переживал каждое сокращение. Единственным утешением было то, что Фигаро оставался главным героем и каждым своим поступком доказывал превосходство слуги над господином.

Да Понте пустил в ход все свои дипломатические способности и сумел доказать императору, что либретто «Свадьбы Фигаро» не имеет ничего общего с опасными идеями Бомарше. Но тут возникла еще одна трудность — Иосиф II выразил сомнение по поводу Моцарта. Он считал, что молодой композитор не имеет должного опыта, ведь им написана только одна опера. Все же да Понте удалось убедить императора и получить разрешение на постановку.

На одной из последних репетиций исполнители устроили Моцарту настоящую овацию. Стены театра дрожали от криков: «Да здравствует великий Моцарт!» Но на премьере было много недовольных. Вскоре опера была снята с репертуара.

Совсем другой прием ждал оперу в Праге. В этом городе уже знали Моцарта по его опере «Похищение из сераля». С восторгом приняли и «Свадьбу Фигаро». В одном из писем в Вену композитор писал: «Здесь ни о чем, кроме «Фигаро», не говорят, ничего, кроме «Фигаро», не играют, не трубят, не поют, не насвистывают. Вечно один лишь «Фигаро». Разумеется, для меня это большая честь». С тех пор Моцарт полюбил Прагу, ее публику, которую называл «мои пражане».

Здесь же был подписан договор на новую оперу композитора — «Дон Жуан», премьера которой состоялась в октябре 1787 года в Праге. Дирижировал сам автор. Театр был полон и встретил оперу с огромным энтузиазмом. Моцарт определил ее жанр как «веселую драму», и это произведение стало новаторским, одним из лучших в мировом оперном репертуаре.

После постановки оперы в Праге Моцарт вернулся домой. И вновь его ждало разочарование. Его зачислили на придворную службу, но за мизерное жалованье. «Слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что мог бы делать». Эта должность была предоставлена ему после смерти Глюка. Но Моцарт тяготился работой: композитору, создавшему уже величайшие творения, приходилось писать музыку для придворных балов и другие малозначительные произведения.

Конечно, он писал и другую музыку. Вообще, работа была для него настоящим увлечением. Он сочинял с шести до десяти часов утра. Остальную часть дня он не писал, если только работа не захватывала его так, что он терял счет времени. Он был неусидчивым и потому часто срывал заказы или выполнял работу в последнюю минуту. Так было, например, с увертюрой к опере «Дон Жуан», которую он написал уже после генеральной репетиции в день премьеры. С присущей гению щедрой растерянностью часто забывал изложить на нотной бумаге партию фортепиано в концертах, а потом, исполняя эту партию, творил такие чудеса импровизации, что простым смертным было не под силу запечатлеть их на нотном стане.

В одном из писем Моцарт написал: «Когда я чувствую себя хорошо и нахожусь в хорошем расположении духа, или же путешествую в экипаже или прогуливаюсь после хорошего завтрака, или ночью, когда не могу заснуть, — мысли приходят ко мне толпой и с необыкновенной легкостью. Откуда и как они приходят? Я ничего об этом не знаю. Те, которые мне нравятся, я держу в памяти, напеваю; по крайней мере, так мне говорят другие. После того, как я выбрал одну мелодию, к ней вскоре присоединяется, в соответствии с требованиями общей композиции, контрапункта и оркестровки, вторая, и все эти куски образуют «сырое тесто». Моя душа тогда воспламеняется, во всяком случае если что-нибудь мне не мешает. Произведение растет, я слышу его все более и более отчетливо, и сочинение завершается в моей голове, каким бы оно ни было длинным. Затем я охватываю его единым взором, как хорошую картину или красивого мальчика, я слышу его в своем воображении не последовательно, с деталями всех партий, как это должно звучать позже, но все целиком в ансамбле».

В 1788 году появились три его последние симфонии, которые венчали моцартовский симфонизм, и, вместе с симфониями Гайдна, открывали пути для Бетховена и даже Шуберта.