Дети разбитого зеркала. На восток - страница 25

Толпа грозно колыхалась. Как удалось старику в красном собрать столько слушателей? Берад был поражён его талантом проповедника. Голос старца, сильный и звучный, коршуном парил над толпой, а иногда опускался и бил — без промаха, точно в сердце.

Он обвинял. Обвинял Святую Церковь, Императорский Дом, армию, весь народ в том, что сошли они с путей Господних и забыли про долг и закон, и отвратил Господь от них своё лицо и беззащитны будут дети человеческие к приходу адских тварей, которые пожрут весь их род и унаследуют землю. Призывал бодрствовать и пребывать на страже, ждать явления вестников Последних Дней, искать знаки Змея на лицах подростков, любой из которых может оказаться вместилищем проклятой силы.

Но про знаки Берад уже не дослушал. Тело охватила внезапная слабость, стало трудно дышать, острая боль вспыхнула в грудной клетке. Только не сейчас! Упасть означало погибнуть под ногами сотен обезумевших людей. Быть втоптанным в камни, мостившие площадь города, куда он проделал такой долгий путь, северного города, хранившего свою зловещую тайну.

В гаснущем сознании мелькнула смутная картина: на том же помосте другая фигура в красном с огромными мускулистыми руками и в маске палача заносит тяжёлый холодный блеск над головой распростёртой на плахе женщины. Какое-то мгновение женщина кажется священнику мучительно знакомой, потом топор обрушивается, и Берад падает в душный и липкий мрак, сожалея, бесконечно сожалея.

Когда он вновь открывает глаза уже ночь, рядом горит костёр, из темноты доносятся разговоры, пение, смех. Запахи еды. Слева болит, губы пересохли. Рядом сидит человек с короткими, как у солдата, волосами и внимательно читает какие-то бумаги. У него крепкая шея и уверенное жёсткое лицо. «Наёмник» — решает про себя Берад, — «наёмник, охраняющий купеческий караван». Звуки вокруг принадлежат постоялому двору. «Грамотный» — не успевает удивиться Берад, как человек склоняется над ним с чашкой воды. Его движения точны и осторожны, как у монахини, дающей больному напиться.

— Как вы?

— Неважно. Но вроде бы ничего серьёзного.

— Вы не слишком молоды для таких приключений.

Незнакомец не хочет ни обидеть, ни посочувствовать. Его светлые глаза внимательно изучают собеседника.

— Я вынес вас из толпы. Языки Огня собирают всё больше народу.

— За кого мне молиться?

Беглая скупая улыбка.

— Меня зовут Сет.

Берад слегка приподнимается.

— Это значит «пёс»?

Та же улыбка на миг освещает лицо напротив.

— Пёс, идущий по следу.

— Я бы сравнил вас с волком. Песочным волком пустыни. Или диким степным.

Блеснули зубы.

— Край Пустыни — мой дом. Но волк служит лишь собственной алчности, а пёс — воле господина. Вам-то это должно быть хорошо известно.

— Я никогда никому не служил, кроме Господа нашего Адомерти, и, говоря по совести, делал это плохо, очень плохо.

— Священник, — кивнул незнакомец, — так я и думал. Вас-то что привело в этот проклятый город?

— Вопросы. Если можно спрашивать мёртвых.

— Можно, конечно. Но с этой малышкой у вас ничего не выйдет. Она мертва иначе, чем другие.

И Сет протянул Бераду листы бумаги, исписанные смятенными строчками Саад.

Когда мы уходили с площади, из вашей одежды выпала тетрадь и рассыпалась у нас под ногами. Я собрал всё, что смог, это было не так-то легко. Я не знал тогда, что это за рукопись.

Одну или две страницы Сет незаметно сунул себе в карман.

— Остаётся надеяться, что утерянные листы будут втоптаны в грязь никем не прочитанными.

Священник потянулся за бумагами и застонал от боли.

Минуту незнакомец внимательно смотрел на него, потом отвернулся, порылся в своих вещах и вытащил круглую медную чашу. Отмерил и ссыпал туда ножом горку бурого порошка, добавив воды, поводил над огнём и долил до краёв. Вода стала белой, как молоко.

— Пей. Тебе станет легче.