Дети разбитого зеркала. На восток - страница 50

— Не надо, Фран, — она услышала в его голосе улыбку и подняла измученное покрасневшее лицо.

— Помнишь, ты обещала выполнить мою просьбу?

— Да. Я могу. Теперь я могу зажечь…

— Это хорошо. Значит, сможешь достойно похоронить. Трудно было?

Фран кивнула. Ей хотелось о многом рассказать и посоветоваться, но она уже видела, что не успеет. Как неразумно она растратила те медленные бессчётные минуты, что были в её распоряжении раньше!

— Ты всё ещё согласна что-то сделать для меня?

— Всё, учитель. Только скажите.

Сухая старческая рука извлекла из складок одежды маленький стеклянный сосуд на кожаном шнурке. Сквозь дымчатые стенки дрожал в сердцевине флакона живой влажный блеск. Фран уставилась на него, растерянная и поражённая.

— Твой бессмертный приятель одобрил бы этот фокус.

— А что увёз Роксахор?

— Пустяк, безделушку.

— Он выглядел так же.

— Я всё-таки маг. Но Тёмного Одо мы не обманем. Они вернутся. Поэтому тебе придётся уйти.

— Но что мне делать с этим?

— Ты должна отдать это Сету.

— Кто такой Сет? Как я его найду?

— Он сам… тебя… найдёт.

Фран надела шнурок на шею и древняя реликвия привычно скользнула ей за пазуху.

А потом девушка долго сидела, прильнув к ногам учителя, прислушиваясь к тому, как прекрасный чистый дух покидает уставшее тело. И лишь когда рука, лежавшая на её голове, стала тяжёлой, холодной и неживой, Фран высвободила белую прядь, случайно зажатую сведёнными мёртвыми пальцами, и поднялась с земли.

Когда вернулись варвары со своим разгневанным вождём, постройки легендарной обители ереси уже догорали. Огонь всё ещё стоял стеной, но сквозь прорехи в пламенных пеленах было заметно, что осталось ему совсем недолго, поскольку всё возможное выжжено практически дотла. Казалось странным, что неказистые здания из глиняных кирпичей способны так дружно заняться, так неистово полыхать. Озадаченные, кочевники всё-таки быстро поняли самое главное и уважительно склонили голову перед погребальным костром старого мага-огнепоклонника.

Всадникам не удалось найти в округе каких-либо следов его странной ученицы. Пепел пожарища не сохранил ни костей, ни реликвий. Но главный колдун Пустыни Сагерах, прозванный Тёмным Одо, заявил Роксахору, что девкины кости гуляют одетые, а девица-то не простая, и надо бы приглядеться получше при новой встрече — может, при ней и ценность какая найдётся. Маленькое наследство от Отца Великой Ереси.

Энтреа, в общем-то, понимал, сколько времени теряет в дороге впустую. Цель его путешествия была как никогда прежде ясна и желанна, а он медлил, подобно неопытному влюблённому, робеющему судьбоносной встречи. Строго говоря, он и был влюблённым, если не вкладывать в это слово обычного пошлого смысла. И — да, он хотел произвести впечатление, представ во всеоружии своих исключительных возможностей, и потому затаился, самозабвенно исследуя полученные преимущества.

Дар Чёрного Озера менял свойства его разума, метаморфоза ещё продолжалась, и всем своим притихшим существом Энтреа чувствовал, как в движении клубящихся энергий проступают черты новой личности, которая будет более чем просто человеком. Его дух был расплавленным металлом, заполняющим новую странную форму. В податливом, текучем круговороте пронзительно-ярких картин и ощущений, затмивших явления внешнего мира, проросло заветное магическое зерно и вызрело в драгоценный кристалл, сверкающий изумруд, осветивший своими лучами все таинственные потёмки его души и всё, что скрывалось до срока в спасительном мраке.

Да, видения, которым сутками напролёт предавался Энтреа за закрытыми дверями гостиничных номеров, могли бы бросить в дрожь любого, но его таинственный друг не был любым, он был особенным. Однажды, встретившись взглядом с принесённым волнами ночного тумана призрачным образом рыжего принца, Энтреа довелось увидеть, как прекраснейшей розой распускается у того на лице радость узнавания. Несколько коротких мгновений они видели друг друга. Никогда прежде Энтреа не был готов на всё ради другого человека. Никогда прежде он не догадывался о возможности такого понимания между собой и другой живой душой. В этот момент он навек потерял своё одиночество — словно себя потерял. Словно умер, и был совершенно счастлив.