Дикий Восток. 1910. Часть 2 - страница 48

— Ну, конечно же, дымовая заслонка. Вот я тупень!

Быстро вытянул задвижку на себя. Пламя в печи загудело, удушливый сизо-молочный дым перестал клубами валить из-под кружков чугунной плиты.

— Ну вот. Совсем другое дело. — Облегченно выдохнул, вытирая рукавом слезящиеся от дыма глаза. Быстро пройдя в сени, он настежь распахнул дверь на улицу, чтобы дым быстрее выветрился. А сам отправился на поиски очередной порции дров.

Через час в доме не осталось и следа от ночных и утренних происшествий. Славка продолжал спать, мерно посапывая и изредка ворочаясь. Тёма не стал его будить, а подбросив ещё пару поленьев в печь, вышел на крыльцо.

— Однако нужно что-то решать с завтраком.

Не успел он обдумать что именно, как увидел Семёна, возвращающегося со станции. И сам быстро вышел к забору, чтобы успеть перехватить плотника.

— Семён! Стой, Семён!

— Тпру-у! — Савкин резко натянул поводья, останавливая лошадь. — Чего такое, Артём Лексаныч? Случилось што? Слышь, Петровну усадил чинно-благородно прямиком на поезд, вещи опять же помог погрузить в багажный вагон…

— Это хорошо, что посадил. Молоток. Да не, нормально всё. Я тебя «про пожрать» хочу спросить. Где тут можно хлеба, яиц да молока свежего купить? Мне Матрёна объясняла, да я что-то не пойму куда идти.

— Ой, да чего бегать по всему околотку? Моя Авдотья, поди, управилась. Могу принесть со всем нашим вам уважением.

— Очень бы ты нас выручил, Семён.

— Дык сколь и чего надо?

— Ну… Булку хлеба, немного масла, чтоб на двоих хватило, десяток яиц и крынку молока.

— Да зараз Стёпку пришлю. — Савкин дёрнул поводья, и лошадь послушно побрела вдоль улицы в сторону дома плотника.

Артём, чтобы с пользой скоротать времяожидания, сбегал за набранными давеча «прейс-курантами» и принялся с интересом, вдумчиво их изучать, с удобством устроившись на широкой завалинке, освещаемой утренними лучами солнца.

Но не успел он просмотреть и треть страниц каталога фирмы Нольте, как перед ним, ловко отворив калитку, предстал младший Савкин, собственной белобрысой персоной. В одной руке он держал крынку с молоком, а в другой — корзинку, накрытую полотенцем.

— Вот. Мамка велела, передать. Сказала сорок копеек с Вас получить.

— Степка, шустро ты. Спасибо матери передай. Да и себя не забудь. Тут и тебе за труды. — Он пошарил в кармане и, достав несколько монет, потянувших в сумме почти на полтину, высыпал их в подставленную мальчишкой ладошку.

— А за корзинкой и крынкой я вечером прибегу. Как коров пригонят. — Пояснил Степка и довольный побежал по своим мальчишечьим делам.

Тёма занёс продукты домой и принялся придумывать, что бы съедобного из имеющихся припасов сотворить.

Этой ночью Славка спал спокойно и крепко. Удобная кровать, новое, чистейшее белье, запах свежего, еще не обветшалого сруба, тишина и покой. Уже под утро привиделся ему необычный сон.

«Ясное весеннее утро. Снег почти растаял, реки освободились от толстого, ледяного панциря и широко разлились, затопив пойменные луга. Воды Оми бурлили вокруг опор Железного моста, лишь немного не дотягивая гребнями мутных, темных волн до настила проезжей части. Половодье.

Солнышко ощутимо пригревало, так что и в фуражке уши не мерзли. На нём серая длиннополая шинель, перетянутая портупеей и поясным ремнем. На плечах золотые погоны. На боку кобура почему-то с браунингом, на груди чехол с биноклем. Бойцы его роты выстроились в две длинные шеренги, поблескивая примкнутыми штыками, перегораживая спуск с моста на Дворцовую надвигающейся людской массе. Сам Вяче сидел в автомобиле — тот самом Бенце, который осматривал накануне, но не за рулем, а рядом с солдатом-водителем в кожанке и очках-консервах на глазах.

За спинами солдат Ильинская церковь, сияющая золотом крестов над зелеными куполами, пустая площадь и дворец генерал-губернатора с развевающимся на ветру имперским знаменем с двуглавым орлом. А сверху, с горки, от самого начала Любинского проспекта вытекает широким потоком сонмище людское.

Тысячи и тысячи шагают ряды демонстрантов, требующих свержения монархии и власти царя Николая Второго. Впереди идут рабочие и бывшие солдаты в серых шинелях с красными лентами на мохнатых папахах. В руках у них винтовки. А над головами их грозно поблескивают стальными иглами штыки, реют алые флаги, колышутся кумачовые полотнища транспарантов, на которых белым по красному намалевано: «Смерть буржуазии и ея прихвостнямъ! Да здравствует красный террор!», «Долой самодержавiе!», «В борьбе обретешь ты право своё», «Да здравствуетъ Республика!». Они громко пели «Марсельезу», затем почему-то без перехода сменившуюся на «Интернационал», грозно обещая разрушить мир до основания и построить собственный, новый.