Дневник из сейфа - страница 10

Что говорить, Вернер фон Кляйвист не был узколобым немецким националистом. В сущности, ему было безразлично, какой народ навяжет остальным новый порядок. В данный момент доктор философии делал ставку на Германию. Эта карта не выиграет — что ж, можно ведь возложить аналогичную миссию на другую страну…

«Терпение, терпение! — убеждал себя автор дневника. — Даже если мы и проиграем эту войну, — мы ее выиграем! Ибо победа — необязательно завоевать чужие земли, нет, это сделать людей — себе подобными».

Было тяжело читать мрачные пророчества философа в эсэсовском мундире: Ленц слишком хорошо понимал, что это не пустые угрозы.

Однако было не время и не место вести мысленный спор с автором дневника. Угнетенная Грета перестала следить за тем, какие записи останавливают внимание гостя. Пора было приступать к делу…

Пролистав тетрадь, разведчик стал читать ее с конца. Но теперь он уже пропускал отвлеченные рассуждения штандертенфюрера, сосредоточившись всецело на его конкретных замыслах. Материал этот был столь обильным и впечатляющим, что Ленц едва превозмогал искушение фиксировать все подряд, тем более, что любая деталь могла быть как-то связана и с основной целью его поисков.

Но, увы, даже здесь, в личном своем дневнике, осторожный начальник СД ни единым словом не обмолвился о сущности оборонительного плана.

…Не то… Слишком туманно… Опять не то… Неужели так ничего и не выжму отсюда?… Спокойно. Не спеши. Вдумывайся в каждую запись. Вот эта, например… А, ч-черт! Все не о том, не о том.

…Стоп! Тут что-то о задании «Нахтигалю»… Ну-ка, ну-ка…

«Организовать переброску через линию фронта лжеперебежчиков»… Что такое?

Всего три строки, но из них следовало, что этому специализировавшемуся на провокациях подразделению диверсионно-разведывательной дивизии «Бранденбург» поручалось укрепить у советского командования ложное впечатление, будто немцы ожидают прорыва в направлении Сольск-Березовское, на центральном участке фронта… Так вот для чего послали нахтигальцев в Березовское…

…Так, так. Дальше… Не то… Дальше…

Стоп!

Часы пробили уже второй раз, а он все еще читал, не забывая время от времени громогласно возмущаться — «Критиканство! Позор!»…«Имитация шума моторов»… Та-ак… «Замена передислоцированных артбатарей фанерными муляжами»…

Подтверждались худшие его опасения в «Вольфшанце» [11] каким-то образом пронюхали, что удар будет нанесен по флангам, и немецкий генералитет противопоставил этому плану клещевого охвата не менее смелый контрплан. Контуры его все явственней проступали в разбросанных на последних страницах скупых упоминаниях о мерах дезинформации, предпринятых по инициативе Кляйвиста.

Да, да, сомнений больше не было. Сосредоточив на флангах огромные силы, противник готовился потопить наступление в крови и перейти в контрнаступление. Могло произойти то же самое, что прошлым летом, когда наступавшая на Харьков армия наткнулась на гитлеровские резервы и попала в окружение…

Все ясно. Потому и не кричат фашисты о «неприступности» этого плацдарма, ждут — пусть русский медведь ринется очертя голову в капкан.

Грета деревянно стояла у его стула — олицетворение исполненного долга — и только вздрагивала при каждом щелчке фотоаппарата.

— Прошу простить, — нарушил тишину почтительный голос за дверью, — звонил ваш отец. Я сказал, у вас гость. Штандартенфюрер выезжает домой.

…Уже? Пора поднимать паруса…

— Положить дневник, где лежал. И ни слова господину Кляйвисту. — Он собрал в бумажку табачный пепел. — Вы поняли? Ни слова!

— Стойте! — вдруг истерично закричала Грета и преградила ему путь к двери. — Вы досмотрите дневник с папой!

— Ну что ж, — пожал плечами Ленц и опустился на стул, — значит секретность моей миссии будет нарушена. Но, предупреждаю, соответствующие инстанции узнают, по чьей вине…

Грета закрыла лицо руками и отошла от двери.

Он не спеша поднялся, спрятал фотоаппарат в сумку.

— Благодарю, фрейлейн. — И выходя, бросил с едва уловимым презрением. — Вы достойны своего фатерлянда.

Крикнув часовым, чтобы гостя выпустили, Грета отнесла дневник в отцовский кабинет, вернулась в свою комнату, заперлась на ключ и, не раздеваясь, легла, уткнувшись лицом в подушку. Она не в силах была вернуться в госпиталь — работать, говорить, видеть людей. Но еще тягостней было лежать и прислушиваться, не хрустит ли за окном гравий…