Дневник возвращения - страница 26

Чтение актуальных сообщений столетней и более давности поглотило меня в ущерб дневным занятиям и ночному отдыху. В одну из ночей я наткнулся на небольшую заметку, в которой обращалось внимание читателя на молодого изобретателя, доселе не знакомого широкой публике — Карла Маркса. Богобоязненный, реакционный, буржуазный «Ле Монд Иллюстре» писал о нем с симпатией и надеждой, которая обосновывалась следующим образом: месье Маркс, правда, социалист, но пусть это нас от него не отталкивает, потому что он изобрел социализм научный. Нечто абсолютно новое, и именно это пробуждает надежду. В отличие от известных нам доныне социалистов, этих — в лучшем случае — мечтателей, романтиков и утопистов, а на практике — лохматых анархистов, буянов и поджигателей, мосье Маркс — ученый, он руководствуется методом и анализом. Иначе говоря, разумом. Он человек науки, нечто вроде профессора, и потому наш цивилизованный, современный, опирающийся на науку девятнадцатый век может с ним найти общий язык. Будем внимательно следить за его дальнейшей научной деятельностью, она может оказаться спасительной альтернативой этим скандалистам, действующим в состоянии нездорового возбуждения, всей этой социалистической, абсолютно неприемлемой голытьбе.

Стали следить. В одном из следующих номеров «Ле Монд Иллюстре» я нашел описание визита, который нанес Марксу наш лондонский корреспондент. Впечатление он вынес скорее хорошее, хоть и не слишком сильное. Маркс не походил на анархиста, хоть и был скромно одет и несколько резковат в обращении.

Ничего страшного, да собственно так и нужно. От ученого не следует требовать ни элегантности, ни хороших манер.

>Краков, 11 октября 1997.

Когда первый человек впервые открыл рот перед другим первым человеком — по-видимому, он сделал это, желая что-то ему сообщить («Идет мамонт, дай копье»), а не в чем-то его убедить («Вы ошибаетесь, господин профессор, Хайдеггер подразумевал не бытие само в себе, а самого себя в бытие»). Дискуссии, аргументации — это высокое искусство, оно появилось лишь позднее, равно как и пропаганда.

Вопреки интеллигентским иллюзиям, пропаганда действенна всегда. И чем она вульгарнее, тем действеннее. Полуправда и полуправдоподобие менее действенны, чем абсолютная ложь и явный вздор. Божественный Мао Цзедун вошел однажды в реку и поплыл во главе своей свиты. Об этом событии стало известно всему миру, потому что Председатель Мао был тогда широко известен, все средства массовой информации повсеместно оповестили мир о происшедшем с подробностями (в частности, сообщили дистанцию и временные показатели высочайшего заплыва), которые содержались в официальном китайском коммюнике; то был единственный источник информации, поскольку, кроме китайцев, да и то не всех, никого при этом не было. И только один журналист-злопыхатель, американец, то есть империалист, произвел простой расчет, из которого явствовало, что Председатель плыл со скоростью восемьдесят километров в час.

Несмотря на это, а, возможно, именно благодаря этому авторитет Председателя возрос, вместо того, чтобы поколебаться. По меньшей мере — в Китае, да и кое-где еще, ему это нисколько не повредило. Китайская мудрость гласит, что только вообразимая ложь пробуждает бдительность скептицизма, а ложь невообразимая гипнотизирует его и усыпляет. Преувеличение поддается доказательству, фикция же существует вне категорий разума, она возносится в область веры, а критерии веры — если таковые существуют — туманны.

Когда Председатель наконец умер (смерть — вещь правдоподобная, так что неизвестно, в самом ли деле он умер?), ему повсюду оказывались почести, а президент Франции, присутствовавший на похоронах наряду с другими президентами, человек с высшим образованием, заявил, что Мао останется в истории человечества как один из его величайших и наиболее заслуженных гениев. Кто сказал, что человек — существо рациональное? Кто? Разумеется, рационалисты.

Только простой поляк не верил в Мао. Не потому, что он существо рациональное, рациональных существ не бывает, а потому лишь, что именно эта вера не отвечала его запросам, а кроме того он не видел повода, чтобы подлизываться к китайцам.