Дочь степи. Глубокие корни - страница 11
— Смотрите, чтобы наш старинный сват не обессудил нас, — заколите жирную ярку, кумыса подайте вдоволь.
Но гостю было не до шуток, и это озадачило хозяина. Было очевидно, что на сердце у Азымбая какая-то горечь.
Арсланбай несколько раз порывался расспросить гостя, но не решался торопить почтенного старика. К счастью, гость недолго заставил себя ждать. Как только кумыс разгорячил кровь, Азымбай открыл тайну:
— С покойным отцом твоим были мы большие друзья. Если бы дочь моя Чулпан осталась в живых, был бы ты моим зятем. И все же в джайляу это я приехал не гостем.
Далее он рассказал о своей поездке в Коргак-Куль, о причине посещения Биремджан-аксакала и под конец остановился на выходке старой Минди.
— Мне перевалило за шестой десяток. В молодости раз поймали меня хохлы на конокрадстве. Избили до полусмерти. С тех пор никто не поднимал на меня руки. Сегодня негодная старуха отколотила меня перед народом. Обругать ее не хватило духу. Единственный раз в жизни не смог я разомкнуть уста. «Ты, — сказала она, — облезлая, паршивая собака, за кость, кинутую Байтюрой, сторожишь его нечестно нажитые стада… Ты, шелудивый пес, бережешь его богатства, награбленные у народа. Да будет проклят твой отец!»
Арсланбай был поражен и искренне пожалел старика, но горе Азымбая было еще глубже.
— Эта безумная старуха научила меня уму-разуму. Что мог я возразить ей? Ведь я и впрямь собака, но только мне никакой кости не перепадало. Бием меня не выбирали, аульным старшиной не назначали, должность волостного управителя мне только снилась… А если изредка я пил кумыс бая, ел мясо — так разве казахский народ не наделяет этим угощением даже безродного татарина, бродящего по степи? Сильно расстроился я. И вот, не возвращаясь из Коргак-Куля к Найманам, приехал я в Яман-Чуль…
Эту ночь старик провел у Арсланбая. Долго беседовали хозяин и гость. Рассказал Арсланбай о пережитом, о виденном, услышал о распрях, возникавших в Сары-Арка за последние два года.
На следующий день, поев мяса и опьянев от кумыса, Азымбай-эке сказал свое последнее слово:
— Сын мой, поезжай в джайляу Алтын-Куль. Сарманам передай мой салям. Старейшим этого рода донеси мои слова. Каменные горы, как бы ни были крепки, со временем рассыпаются. Широкие озера, многоводные, как море, высыхают. Так же и род Байтюры. Если Танабуга, Кара-Айгыр, Кзыл-Корт, Сарманы замыслят организовать новый союз, лучшие представители народа будут готовы прийти к ним на помощь… Пусть Сарсембай прислушается к моим словам.
Арсланбай ясно понял намек старика. Обрадованный, он ответил:
— Вы, Азым-эке, нашли дорогу в наше джайляу. Род Танабуга всегда желает видеть вас своим гостем.
Они вышли в степь. Лошади стояли оседланные. Уже продев ногу в стремя, старик высказал свою сокровенную жалобу:
— Создатель наделил меня и умом и языком, но бедному нет в этом мире уважения. Положение мое у Байтюры, оскорбление, которое нанесла мне старуха, на много лет сократили мою жизнь. Хоть остаток проведу по-человечески!
Провожающие не поняли слов гостя и с недоумением переглянулись. Азым-эке и Арсланбай сели на коней. Один поехал в Якты-Куль, другой — к своей любимой Карлыгач-Слу.
X
Степь проснулась вместе с алыми лучами восходящего солнца. Джайляу Сарсембая, расположенное около Алтын-Куля, медленно начало оживать.
Первыми зашевелились овцы. С наступлением зари они начинали тихонько блеять. На их голоса, протирая глаза, поднял голову хромой чабан Кучербай.
Природа проснулась. Над озером поднимался легкий белый туман. Лучи восходящего солнца блестели в росе, покрывавшей сочную землю степи.
Но эта картина не тронула усталого сердца старика. На своем веку он видел много белых степных зорь, золотых всходов. И если бы взамен их ему дали лишний час сна, то его разбитые кости могли бы немного отдохнуть. Но это было невозможно. Только вчера бай заметил ему: «Поздно уходишь, рано возвращаешься…»
Кучербай, позевывая, тяжело поднялся, расправил свои онемевшие члены и направился к средней юрте.
Все еще спали. Проснулась одна тукал, исполнявшая все работы по дому. Встав с постели, она оправила растрепавшиеся волосы и сонным голосом сказала чабану: