Доказательства и доказывание по уголовным делам: проблемы теории и правового регулирования - страница 17

. С такой позицией автора связано суждение о том, что основу доказывания составляет определение допустимости доказательств, а также его критическое отношение к внутреннему убеждению как методу оценки доказательства: «…надо спрашивать не о внутреннем убеждении судьи, а о его умении подводить случай под норму закона или прецедент».

Если согласиться с подобной конструкцией, то действительно об установлении истины в суде говорить не приходится, а то, что содержится в обвинительном или оправдательном приговоре суда, не более чем констатация убедительности позиций одной из сторон. Такая «истина» может быть определена только как формальная.

Но согласиться с этой конструкцией нельзя по ряду причин. Прежде всего ввиду бесспорности отмеченного выше требования о том, что обвинительный приговор не может быть основан на предположениях (ч. 4 ст. 302 УПК РФ). Повторим, что это требование, вкупе с определением обоснованности приговора как соответствующего фактическим обстоятельствам дела (ст. 380 УПК РФ), означает, что, вынося обвинительный приговор, суд должен быть убежден в правильности своего вывода о виновности подсудимого и что сомнения в этом преодолены, т. е. руководствоваться не формальной, а материальной, объективной истиной. Но и те, кто «отвечает за результат», как выражается С. А. Пашин (т. е., надо полагать, органы расследования), не ограничиваются в действительности односторонней обвинительной деятельностью. Осуществляя функцию уголовного преследования, органы расследования сочетают ее с всесторонним и объективным исследованием события, без чего, как было показано ранее, невозможно успешно осуществлять обвинительную функцию.

Предложенная выше конструкция основана также и на ошибочной трактовке роли суда в состязательном процессе, будто бы полностью отстраненного от установления фактических обстоятельства дела. Как было показано ранее, суд остается субъектом доказывания и, будучи объективным и беспристрастным арбитром, вправе, однако, собирать доказательства для того, чтобы проверить уже представленные ему доказательства либо прояснить то или иное неясное обстоятельство.

5. Под отрицание возможности и необходимости установления объективной истины порой подводят теоретико-познавательные аргументы и, в частности, невозможность установить истину ввиду многообразия и многозначности следов, оставляемых событием, выдвинутых на их основе версий и противоречивой юридической и житейской интерпретации следов. «Знать определенно, какие были события… юрист не может… Какое из этих событий было на самом деле, знает один Бог…», — пишет В. М. Розин[33].

Повторим еще раз, что позиция агностицизма (а именно на ней строятся рассуждения автора) в сфере доказывания не имеет под собой теоретических оснований. И это подтверждается повседневной практикой не только научного, но и уголовно-процессуального познания, убеждающего, что события прошлого познаваемы, каким бы трудным ни был путь познания. Тот факт, что определенная часть преступлений остается нераскрытой и что порой допускаются следственные и судебные ошибки, этого не опровергает, ибо исключения лишь подтверждают правило, выступающее, как уже отмечалось, в качестве господствующей тенденции[34].

1. В развитии научных представлений о доказательствах отчетливо просматривается их историческая преемственность. Поначалу в отечественной науке суждения исследователей о понятии доказательств складывались под влиянием теории формальных доказательств, действовавшей в России до момента принятия судебных уставов. Кроме того, взгляды ученых того времени испытали на себе влияние немецкой уголовно-процессуальной доктрины доказывания, основанной на чувственном эмпиризме[35]. Так, Я. И. Баршев считал, что средства или источники доказательств заключаются либо в собственном непосредственном убеждении в предмете (личный осмотр, осмотр посредством сведущих лиц), либо в убеждении посредственном (собственное признание, показания свидетелей, письменные доказательства)[36]