Дом вампира и другие сочинения - страница 14
С начала пятидесятых Вирека начали преследовать болезни, и он с удивлением обнаружил, что стареет. Надежды на возвращение в литературу не сбылись, издателя на мемуары не нашлось (поэтому работа не продвинулась дальше синопсиса и отдельных набросков), но предназначенную для печати краткую автобиографию он завершил словами: «Будучи погребенным не впервые, я спокойно ожиданию очередного воскресения». Однако 31 декабря 1954 г., на семидесятилетие, Джордж Сильвестр получил большой альбом с поздравлениями от доброй сотни друзей и знакомых (к упомянутым выше добавлю Эзру Паунда и Фрица Крайслера), а в списке «не принявших участие» фигурировали почти исключительно покойники (сейчас альбом находится в моем собрании). В 1956 г. Вирек в последний раз съездил в Европу, где повидался с Папеном, Шахтом и принцем Луи Прусским, внуком кайзера. В том же году Американское поэтическое общество восстановило его в своих рядах, а в 1958 г. «Wisconsin Poetry Magazine» посвятил его стихам — правда, исключительно старым — специальный выпуск. В 1959 г. Вирек переселился к сыну в Маунт Холлиок, штат Массачусетс, где 18 марта 1962 г. скончался от кровоизлияния в мозг в возрасте семидесяти семи лет. Редкие газетные некрологи вспоминали его прежде всего как «пропагандиста».
Возвращение началось в двадцать первом веке, когда многие книги Вирека стали доступны в интернете и в системе print-on-demand. Его читают и изучают, так что забвение ему, думаю, больше не грозит.
Василий Молодяков
Дом вампира
Посвящается моей маме
I
Смешной, нескладный дирижер оркестра, недавно приехавшего с Сицилии в Нью-Йорк, неистово размахивал палочкой, и оглушительные звуки музыки заглушали гул голосов и стук тарелок.
Однако ни его обезьяньи ужимки, ни какофония, сопровождавшая каждое его телодвижение, не могли отвлечь внимание публики от Реджинальда Кларка и его юного спутника, которые направлялись к выходу.
Красивое лицо молодого человека было задумчиво, а мягкий блеск ясных глаз выдавал мечтателя и поэта. На губах Реджинальда Кларка играла торжествующая улыбка победителя. Едва заметная седина в темной шевелюре лишь придавала благородства его внешности, а легкие морщины вокруг твердо очерченного рта свидетельствовали одновременно о силе характера и об утонченности натуры. Не требовалось особого воображения, чтобы представить его в образе римского кардинала времен Борджиа, облачившегося в современный вечерний костюм и шагнувшего со старого холста в XX век.
С изысканной любезностью уверенного в себе светского человека Реджинальд Кларк кивал в ответ на приветствия, сыпавшиеся на него со всех сторон. Подчеркнуто вежливо он раскланялся с молодой женщиной, чьи глубокие синие глаза, устремленные на него, светились ненавистью и восхищением.
Женщина не ответила на его молчаливое приветствие, но продолжала пристально смотреть ему вслед; на ее лице читались отчаяние и неистовство: так, наверно, проклятая душа в чистилище смотрит на шествующего мимо Сатану в его царственном великолепии.
Реджинальд Кларк хладнокровно следовал меж участников веселого застолья; по-прежнему улыбаясь, любезный, спокойный. Однако на память его спутнику пришли какие-то слухи о безумной любви Этель Бранденбург к этому человеку, от которого она и сейчас не могла отвести глаз. Ее страсть явно была безответной. Хотя, возможно, так было не всегда. Было время в ее жизни и карьере — несколько лет назад в Париже, — когда, если верить сплетням, она тайно вышла за него замуж, но вскоре развелась. Однако толком ничего про это известно не было, поскольку сами они хранили упорное молчание относительно своей прошлой семейной жизни, если таковая вообще имела место. Тем не менее, было очевидно, что гений Реджинальда Кларка полностью затмил ее талант художника, поскольку все картины Этель, написанные после того, как они расстались, выглядели бледными копиями ее прежних творений.
О причинах их разрыва можно было лишь гадать. Однако то, как общение с Реджинальдом Кларком повлияло на эту женщину, ясно говорило о его необычных способностях. Когда-то он вошел в ее жизнь, и — о, чудо! — мир, запечатленный на ее полотнах, засиял множеством цветов и оттенков. Он ушел из ее жизни, и с ним с ее холстов ушло сияние красок — подобно тому, как на закате угасают в облаках золотистые лучи солнца.