Донская повесть. Наташина жалость [Повести] - страница 11

— Оно как бы сказать… Вроде бы и не на что обижаться, — Андрей, сидя подле плуга, привязывал отскочивший кнут. — Ведь и в самом деле: когда ж нам сейчас? Он говорит, что, дескать, — рабочий класс. Но ведь рабочему классу можно, ему все равно: у него что зима, что лето — своего хозяйства нет. Оно, может, и лучше так, а может, и хуже, кто ж его знает.

— Здорово, заговорщики, — подсаживаясь к ним, сказал Яков, — ну, как идет дело? Что это вы про рабочий класс вспомнили?

— Здорово, дядя Яша, — Филипп тронул его за локоть, — идет помаленьку. Да вот вспомнили про Кондратьева. Обижается, мол, он на нас.

— А чего же обижаться? Дело такое — обидами отряда не сколотишь. А только если бы я был немножко помоложе, я бы не усидел дома. — Коваль, покряхтывая, привалился к плечу Андрея и пожаловался ему: — Смотрю я, паря, должно, заклек мой сотейник. Давно бы надо заровнять, да все скотиняки ни у кого не выпрошу — все сами сеют. Уж насилу достал себе меринка, да и то завтра к обеду велели представить.

— Уж коли не угрызешь, мы с Филиппом подсобим тебе. — Андрей — друг Якова, и что требуется для него по кузне, Коваль делает по-свойски. — Нам это в два счета: бороны у нас с собой.

— Ну ладно. Попробую сам. Уж если не выйдет, тогда к вам приду. Нате вот, закурите табачку, да я пойду. А то вы отдыхаете, а я еще не работал. — Яков вытащил из кармана кисет, оделил их табаком и ушел.

Пахари полдневали. Сидели под арбой на раскинутом зипуне. Меж ними лежала сумка с хлебом, кусок ветчины и рядом — горшок с кислым молоком. Филипп резал ветчину, Андрей ел. Есть он был большой мастак. Когда он впервые попал на службу, одной порции ему ни за что не хватало. Каждый раз он ходил на кухню, клял поваров за то, что они дают слишком мало, и выпрашивал «добавок». Врач вызвал его к себе, ощупал, как барышник мерина, почмокал сухими губами и дал распоряжение выписывать на него две порции.

— Ты чего ж отстаешь? — жмурясь, говорил Филипп. — Я уж три ломтя отрезал, а ты все один жуешь.

— Ты жри сам, — чавкал Андрей, — поправляйся. Ешь больше сала, чтоб… меньше спала. А мне что — я человек обженатый.

— Обженатый. То-то ты и радовался. Готов был хоть утопиться.

— Ничего, она догадливая: взяла и померла. А хорошая была баба, царство ей небесное, хоть и рябая.

Из-за арбы, тараща глаза, выскочил Захарка. На одних пальчиках — чтоб не услышали — он подпрыгнул к Филиппу, вцепился в плечо и пискнул, пыжась сделать свой голос грубым:

— Вы чего делаете, а?

Филипп поймал его за подол рубахи и, облапив, притянул к себе:

— А ты что делаешь, пострел? Напужал вот дядю Андрея. Он тебя к атаману сведет.

— Хо, к атаману. Он не сердитый, я с ним ехал. — И Захарка, стараясь говорить с ними как с равными, рассказал все по порядку.

Его послал к ним батяня: отнести табаку и узнать, слухают ли их быки. А если быки не слухают, то батяня придет сам водить передних. Но Захарка думает не так: батяня пусть лучше посидит на печке, а быков водить будет он. Шел Захарка очень хорошо и ничего не боялся. А когда с дороги свернул к пруду, на межу, у кургана нагнал Арчаковых. На передней повозке ехала тетя Варя, на задней — дядя атаман, а всех сзади — дядя Семен (арчаковский батрак). Он шел и подгонял быков. Захарка хотел обогнать Арчаковых и уже был около передней повозки, а тетя Варя спросила: «Ты куда бежишь?» — «В поле». — «А кто там?» — «Братушка». — «Ну садись!» — «Да мне некогда, я скорее вас дойду». И уж хотел было ушмыгнуть от грядушки. А тетя Варя ухватила его за руку, засмеялась и втянула к себе на повозку. А когда переехали мост и повернули вдоль пруда, она указала рукой: «Вон ваш стан, видишь? Там твой братушка. Они на стану сейчас». Он соскочил с повозки — и прямо к ним. Бежал во весь дух, рысью, хотя и ничего не боялся, просто так захотелось.

Филипп, усмехаясь, приподнялся. Арчаковы ехали по другой меже, через полосу. «Не хочет, чертов топтун, стоять вместе с нами», — ругнулся про себя Филипп (Арчакова почему-то дразнили «топтуном»). Земля Арчакова была тут же — через деляну Якова Коваля.

Яков подтащил на поводу своего меринка, остановился. На концах загона он каждый раз очищает от выволочек борону.