Дорогие мои старики Из переписки с родителями в военные годы (1941-1945) - страница 11
(От матери)
Была очень рада письму и жду обещанного, следующего. Все, что писал о прочтении «Русских людей» человеком, мнение которого тебе дороже всех, передумала и перечувствовала за тебя раньше. Мечтаю о дне, когда ты его увидишь, так как понимаю, как тебе это будет радостно и важно.
Голубчик, хочу видеть картину, вспомнить все, что с ней связано, и в нее тобой вложенное. «Парня» я люблю очень — родной тебе любовью.
Читала «Земля моя». Там забирает место о красоте и о том, кто должен был умереть, чтобы искупить вину отступившего. Я так за тебя довольна, что есть у тебя своя квартира, и что она на милом сердцу Ленинградском шоссе, где начинался Павел Черный, мой любимец, и первая твоя любовь, и твои первые уроки, товарищи в Межрабпоме, и где в малюсенькой кухоньке мы с тобой работали ночами, и первые папки первой рукописи, и все то многое, что дорого и мило твоему старому другу. Пиши же, чертяка, дрянной эфиопище, любимый и несуразный. И меня поздравь с удачей: разрешили сегодня в Горисполкоме включить свет и дали три куба дров. Без отца устроила… Деловая часть: молчала. Жить было очень тяжело. Нет воды и никто не носит; нет уборной, нет керосина, купить уже больше и за семьдесят — восемьдесят рублей нельзя. Трудно, слов нет, но там труднее, и все мысли с теми, кто на фронте. Лучше «Убей его» пока еще никто, даже Илья Эренбург, не сказал и не написал [32].
(Дальше идет речь о бытовых делах, в том числе о зимних запасах. Приводятся тогдашние цены: мед — 400 рублей, масло — 600 рублей, картофель — 25-30 рублей кило. Дров кубометр — восемьсот рублей. Яйца по 140 — 150 рублей десяток.)
30 сентября 1942 года
(От матери)
Скажи мне, ты, который так хорошо умеешь понимать и передавать чувства других в стихах — зачем ты доставляешь мне столько горьких минут, которых я могла бы не переживать, ты, который знаешь мою нелегкую жизнь. Ведь я не прошу дневников, ежедневных открыток. Я прошу хоть изредка небольшой весточки. Ни разу ты не откликнулся на то, что меня так мучило — мой отъезд из Москвы, а я писала тебе, что я боялась быть от тебя отрезанной. Я имела от тебя третье, итоговое, так сказать, письмо за нашу разлуку, пересланное Лилей. Но это было уже очень давно. Ведь я только от чужих, от Зельмы узнала о том, что ты кончил теперь «Жди меня», я даже не знала, что оно пишется, — а сколько я просила — напиши, над чем работаешь! Я не знаю, получил ли ты мое письмо от 4/IX, там я писала, что папа уехал в Челябинск, прилагаю его письмо, в котором он очень хорошо описывает Алешку, хотя он и сам тебе писал оттуда. Женюра утешала меня тем, что ты внутренне спокоен, силен и мужественен по-прежнему. Дальше — больше. Милый мой, пусть же по-прежнему ты будешь испытывать судьбу, уверенный в своей силе, захваченный жизнью, самым ее пеклом. И какое же великое счастье, что на своей дороге ты можешь быть самим собой. Не помню, писала ли я тебе в последнем письме, а хотела это сделать, чтобы ты в моих письмах папе в любви больше не объяснялся. Ведь если ты ревнив — то в меня. Ужасно с керосином, его нет, и он уже сто рублей литр, но уже не найти, Обещали включить свет, но дело идет уже месяц, и когда придет к победному концу — не знаю. Сделала печурку-лилипутик, на которой готовлю, и пока обогреваюсь. Большое спасибо за кофе.
28 сентября 1942 года.
Мамочка милая, более подробное письмо пошлю вместе с посылкой, в отношении которой никак не выходит «оказия». Но решил не ждать. Только что вернулся из Сталинграда. Все благополучно обошлось. Очерки мои, наверное, ты читала, и по ним имеешь некоторое представление о том, что там происходит. Встретил там Женю Долматовского: он жив, здоров, просил передать тебе привет, когда буду писать. В день моего приезда его слегка ранило, но сейчас он уже в полном порядке.
Твое письмо получил вечером накануне вылета в Сталинград, так что уже не имел возможности ни ответить, ни распорядиться. По возвращении, кроме обычных, перевел тебе телеграфом пока шесть тысяч рублей. Напиши мне, что тебе конкретно нужно из одежды: может быть, того, что нельзя достать там, можно будет достать тут.