Дубовый листок - страница 25

— Поищи другого! Я слежкой за товарищами не занимаюсь!

— Ты всерьез? — сказал Вацек. — Но ведь я пошутил, честное слово! Зачем мне это?

Молча мы вышли на Солец и вскоре достигли школы. Кроме дневальных там никого не было. Вацек тотчас ушел к знакомым. Он хотел во что бы то ни стало получить пропуск на завтрашний бал в замке. На этом балу должен был присутствовать император.

Вацеку удалось пробраться на бал, но императора он не видел: Николай простудился во время коронации. Зато Вацек без умолку трещал, как он танцевал со знатными паннами и пани, и какие они ему говорили приятные слова.

— А больше всего я танцевал с одной розовой панной, — сказал он и посмотрел в мою сторону.

Я ничего не ответил, а взял книгу и изобразил, что читаю. Но сердце мое страшно заныло.

«Как! — думал я. — Неужели? Неужели незнакомка, подарившая мне душу во взгляде, танцевала с этим болтуном!» И тут же я назвал себя сумасшедшим. Может быть, панна вовсе и не на меня так смотрела, а у меня больное воображение! Да что если и посмотрела! Разве это что-нибудь значит? И все-таки было неприятно слышать, что она танцевала с Вацеком. Но я запретил себе думать об этом.

Дня через два в Варшаве по случаю коронации развлекали народ.

Против Уяздовского госпиталя, на площади, красовался роскошный шатер для царской семьи и важных особ. Там же устроили помосты для выступлений актеров. В Аллеях наставили скамьи и столы с расчетом на десять тысяч человек, а собралось раз в пять больше. Как рассаживали гостей, трудно сказать. Император появился, когда их уже угощали. Он проехал на площади среди столов, кланялся и улыбался, потом вернулся в шатер и больше его не видели.

Я ходил между столами и смотрел на гостей. Здесь, как видно, собрались бедняки из Старого Мяста. Лица у большинства были веселые и довольные. Вдруг я увидел старика, который показал нам дорогу к Висле. Он сидел у края стола и слушал, о чем говорят соседи. Когда я подошел, он сразу узнал меня, встал, хотел уступить место.

— Что вы, что вы, дедуся! Я ведь не гость. Хожу здесь и смотрю, как вас угощают. Ну что, видели императора?

— Как же, как же! Красавец, что и говорить! И угощают богато: быков жареных навезли, сластей, вина… Вон сколько! — и старик указал на бочки, стоявшие кое-где между столами.

Я пошел дальше. Рядом с бочками стояли солдаты с насосами, а в бочках была какая-то черная жидкость. Вовсе она не походила на вино.

— Что за напиток? — спросил я, подходя к одному из солдат.

— Не напиток то, пан подпрапорщик. Краска.

— Для чего же краска?

— Угощать черной баней народ, если развеселится не в меру! — раздалось сзади.

Я обернулся. Это сказал какой-то хорунжий, проходя мимо. Должно быть, у меня был ошарашенный вид. Хорунжий подошел ко мне вплотную и тихонько сказал:

— Так приказал наш… Старушек!

Взяв под козырек, он удалился.

«Вот так имперская ласка!» — подумал я.

Мне стало вдруг страшно жалко наш бедный народ! Стыдно, что он здесь собрался, ничего не подозревая о краске… И стыдно, что его вздумали накормить по случаю праздника, а не потому, что его следует кормить вообще!

Пойду-ка лучше в Лазенки!

На ходу я успокоил свои возмущенные чувства и остановился у става[117]. Передо мной, отражаясь в чуть рябившей воде, поднимался палац на выспе[24], обрамленный нежной весенней листвой. Мимо проплыли лебеди. Зацвирикали дрозды в ветвях старых каштанов. Где-то в глубине перекликались еще какие-то птахи. Я обогнул дворец и пошел к своему сатиру. Он был весь в солнечных бликах и точно подмигивал мне. Там я уселся. Стояла умиротворяющая тишина. Я вспомнил, что Лазенковский парк славится соловьями, и решил прийти сюда еще раз вечером послушать их.

«Для чего все-таки Вацек затеял со мной такой разговор? Неужели он действительно знал о неудавшемся плане Высоцкого или хотел что-нибудь выведать? А может быть, просто болтал?..»

Я недолго думал об этом. Где-то в соседних каштанах защелкал соловушка. Видно, душа малой пташки переполнилась восторгом перед красотой весенних Лазенок. Под эту песню я забыл и о Вацеке, и о коронации. Как наяву передо мной встала неизвестная панна, и сердце заныло сладко и больно.