Двойной спор - страница 31

Ладно, глаза. Им осечку простить можно. Их два всего. И оба — на лице, ни одного на затылке.

Но осязание ваще скончалась походу.

Стоим на месте. Закончили рассекать по городу, в общем.

Вон, в зеркале, заднего вида, фасад Р.Э.У виднеется, а я, непонятно каким местом, думала, что дальше едем.

Марк, паразит, на теле общества, не обратив внимание на ромашечный офигей, вылезает из своей пафосной тачки и нагло чешет к универу.

Нагло. Чешет. К. Универу.

Кое-кого, возмущенного до глубины души, оставив.

Нет, вы посмотрите на него. Посмотрите!

Что делается, что творится?!

— Пф! Пф! Пф! — вываливаюсь из машины, не так элегантно, как мажор. Зато, от всей души, хлопнув при этом дверцей.

Забыла ёпрст о том, что на ремонт, денег до сих пор — нема. Но слава машиному богу, три татушки три та-та, обошлось.

Не разбив в осколки ничего ничегошенького. Я смогла, с чистой совестью, пыхтеть дальше.

Теперь уже на бегу и взяв на себя роль, волка, из известного мульта.

— Погоди! Мои ноги короче твоих, — кричу в могучую спину труса позорного.

Сказал бы по-русски: «Хрен тебе в обе руки и морковку между…глаз. Не расскажу ничего и всё». Я и отстала бы.

А эта кудрявая овца дала такого дёру, как будто я, в своей одержимости, добиться истины, запытаю её…чтоб меня…его до смерти.

— Ма-а-арк, ну, погоди, — тяну все возможные гласные, преследуя цель, чуток убрать схожесть с мультиком.

Но это оказывается гиблым делом. От сравнения, с советским шедевром, не скрыться.

Даже по ступенькам, проклиная все когда-то зверски сожранные пирожные, скачу зайцем.

С прискорбием признаю, пора на пробежку по утрам выходить.

Сменив "пых-пых" со злого на усталый, упрямо не сдаюсь. Ибо сдаются только слабаки.

А ты, Ева, не слабак. Ты "могуща" и тверда. Ты — воин! Подбадриваю себя, чтобы были силы преследовать своего «зайчишку» дальше.

Да ё! Сколько же этих ступеней?! Недоумеваю, выплюнув лёгкие на бетон.

Тысяч пять?!

Наконец-то, у самой двери, удаётся парня нагнать. Врезавшись в его спину головой.

— Мля-я-я-я, — хватаюсь за мокрый лобешник.

— Я умираю? У меня кровь? — со слезами смотрю на гада, крепко прижимающего к груди какого-то левого парня.

Гад с ответом не нашёлся.

Настолько офигел от барана, меня то есть *скромно шаркаю ножкой, боднувшего его в спину. И, этим самым, подтолкнувшего в объятьях ботана. Он, на своё несчастье, нарисовался в проёме двери. А туточки — мы.

Хотя возможно, что и на счастье. А вдруг я сейчас зарождение новой пары наблюдаю?!

"Очкоглазый" вон и времени даром не теряет. Продолжает и дальше нежиться в сильных ручках Маркушеньки. Дак ещё и силушки нашёл, одновременно с этим, робко ответить на вопрос:

— Не-а. У вас чистый лоб.

— Да. Верно. Вспотела просто, — озадаченно рассматриваю чистую ладонь.

От дура. Думала, что мозги выбила, а это всего-то, как доказательство убогой физ. подготовки, испарина появилась.

— Спаси…

— ОТЦЕПИСЬ ТЫ ЁБАН… — заорал гамадрил, выйдя из ступора и обращаясь к бедному парнишке.

Боже! Воем заглушим вежливое: "бо". Как так можно?!

— Решил признать свою природу, Герц?! Пра-а-авильно, — язвительный голос прямо у уха, молниеносно заставляет захлебнуться смехом.

Поворачиваюсь, как в замедленной съёмке.

Уху. Не галюны. Романов воплоти. Помыт, побрит, свеж, бодр, в рубашке и джинсах, со стаканчиками кофе в руках.

Морщу лоб. Из двух сразу пьёт?

Марк на него хищно оскаливается. Вежливо просит:

— Завали, «друг». По-хорошему.

А ботаня несчастный, от толчка "Халка", повис на поручнях. Да так и висит.

Испуганно пискнув, пытаюсь к нему подбежать, помочь соскрести себя с металла.

Куда там?!

Осмелевшие в край макаки помимо того, что вцепились, кто во что. Так и ором оглушили:

— Куда? — клешня Романов "хвать" за капюшон.

— Стой! — ручища Герцмена влетела в пуховик, им же на меня напяленный.

Шок возник двойной. Первый слой — это вопрос. Как король, всея универа, может держать одновременно и стаканы, и меня.

Повернуться, чтобы узнать — сил нет. Оставшиеся после забега и те потушила вторая волна офигея. А именно, грудь — моя, в руке — не моей.

— Озверел? — «осела» на землю-мать настолько, что даже смотреть в наглые изумрудные глаза не могу.