Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья - страница 61

Элен грациозно привлекла к себе сестру и нежно поцеловала ее.

Рене слушал этот рассказ с глубоким вниманием, и время от времени из груди его вырывались вздохи, как если бы его преследовали воспоминания, имевшие связь с воспоминаниями девушки.

Затем он встал, прошелся вдоль и поперек по юту и вновь сел подле сестер, напевая вполголоса весьма модную в то время песню Шатобриана:

Все трое впали в молчание, соответствовавшее их мыслям, и одному Господу известно, сколько продлилось бы это молчание, не приди Франсуа доложить, что обед накрыт и, поскольку в ходе сражения обеденному залу было нанесено несколько повреждений, трапеза на этот раз пройдет в каюте г-на Рене.

Никогда еще барышням де Сент-Эрмин не приходилось бывать в этой каюте, и, войдя, они удивились ее художественному облику. Будучи великолепным рисовальщиком, Рене запечатлел в акварелях все прекрасные пейзажи и все замечательные виды, какими он восхищался. Между двумя из этих пейзажей находилась коллекция самого ценного оружия, а напротив нее — собрание музыкальных инструментов. Обе сестры, увлекавшиеся музицированием, с любопытством подошли к ним. Среди этих инструментов была и гитара, на которой Джейн играла. Элен, со своей стороны, была довольно искусной пианисткой, но после смерти отца ей даже не приходила в голову мысль прикоснуться к клавишам пианино, хотя этот инструмент стоял в их каюте.

Новая связь, музыка, сблизила путешественников друг с другом; в каюте Рене тоже имелось пианино, но у молодого человека была своя собственная манера игры на фортепьяно; он никогда не исполнял громозвучные отрывки великих мастеров той эпохи, а играл лишь нежные и грустные мелодии, гармонировавшие с его душевным настроем: «Сжигающий жар» Гретри, «Последнюю мысль» Вебера, но куда чаще пианино было для него лишь эхом воспоминаний, известных лишь ему одному. И тогда рука его подбирала аккорды настолько мелодичные, что казалось, будто она не довольствуется тем, что издает музыкальные звуки, но и говорит на каком-то языке.

Нередко по ночам, находясь в своей каюте, сестры слышали гармоничный шелест, который они принимали за шуршание ветра в снастях или за сочетание тех ночных шумов, какие античные путешественники приписывали морским божествам; но никогда они не догадывались, что эти жалобные вздохи неясной, но неизбывной печали исходят из-под руки человека и из бездушных клавиш пианино.

После обеда, чтобы не выходить на палубу, под палящие лучи экваториального солнца, все трое остались в каюте Рене. И тогда молодой человек показал девушкам и пианино, и инструменты, висевшие на стене; но, поскольку на глаза девушек навернулись слезы, он подумал о мертвом теле их отца, которое они везли с собой в неведомую и полную опасностей страну.

Тотчас же пальцы молодого человека извлекли из пианино ту печальную мелодию, которую в Вене незадолго перед тем сочинил Вебер. Эта музыка, как и грустная поэзия Андре Шенье и Мильвуа, только-только появилась на свет и начала распространяться по этому новому миру, развороченному революциями и дававшему так много поводов проливать слезы. Сама того не желая, но увлекаемая душой самой музыки, песня стала замирать под его пальцами и, сведясь к простым аккордам, сделалась лишь еще более горестной.

Когда мелодия Вебера закончилась, пальцы Рене непроизвольно оставались лежать на клавиатуре, и тогда от воспоминаний композитора он перешел к собственным воспоминаниям. Именно в таких импровизациях, которым нельзя выучиться, душа молодого человека раскрывалась полностью. Те, кто имеет притязание разбирать музыку, как книгу, увидели бы в них все, словно сквозь облачную завесу, которая из прекрасной долины или тучной равнины делает унылый мир, где ручьи стенают, вместо того чтобы журчать, а цветы истекают слезами, вместо того чтобы благоухать. В этой музыке было нечто настолько новое и одновременно настолько странное для девушек, что они сами не заметили, как по щекам у них покатились бесшумные слезы. Когда пальцы Рене остановились, не имея на то причины, ибо подобные аккорды могли бы длиться бесконечно, Джейн поднялась со стула и, опустившись на колени перед Элен, произнесла: