Эшлиман во временах и весях - страница 10

Кроме того, она предложила Алекову элитного щенка шотландской колли. Она уверяла, что Алеков украсит собою ее Общество. Она просила не скромничать и сказала, что уважает убеждения, так смело высказанные Алековым в центральной прессе. Она объяснила, что ее Общество твердо стоит на страже передовой советской кинологии, ведет строго научный отбор и проводит глубокие собакологические изыскания.

— Никакой кустарщины и волюнтаризма! Взгляните за окно — их время минуло! — энергически закончила дама и повесила трубку.

Алеков уныло взглянул в сумеречное окно. На месте устаревшего «…ить при коммунизме!» над площадью Маяковского уже засветился неоновый призыв: «Превратим Москву в …ый коммунистический город!»

— Образцовый, — доверчиво прочла Лидочка.

— Пьяный, — возразил Федор Грибов.

— Возможны варианты, — сухо сказал Китаев.

Алеков хотел добавить что-то свое, но тут снова зазвонил телефон.

Ускользали, как прежде, быстрые типовые дни, рыжих щенят рожала колли, заменившая Альму, и все так же повизгивая играла с ними секретарша Лидочка, любившая все таинственное, а особенно, идею реинкарнации. Белый колли, рождающийся раз в эпоху, давно растворился в илистом дне Москвы-реки, Алеков его не вспоминал, да уже и не мог бы вспомнить. Потом Алеков умер, и хотя он тут же родился снова, но совершенно этого не заметил.

Москва, 1968.

Комната была — матрац на полу, рухлядь чужой жизни, разорение, украшенное кружевом паука, который прижился здесь, забившись в угол, как и он. Неделю не выходил, только в окно посматривал на безнадежный двор, покрытый осевшим мартовским снегом, в котором вороньими прочернями проступали отбросы человеческой жизни. Шторы сдвигал слегка, раскрыть не решался. На пожарную лестницу смотрел, прикидывал, седьмой этаж все же. Вдруг звонок с перебивами — свой, они так не звонят. Открыл, приятеля увидел, и ознобом спину передернуло — с чего бы это?

Приятель про картину свою новую заговорил, Дали, дескать, в гробу перевернется, а он гадал, от кого же тот про звонок узнал. Таких они перед собой посылают — отвлекать, забалтывать, чтоб не подготовился, не сжег чего. Проговорил приятель в пустоту и ушел. Тянуло неладным, чувствовал, но понять не мог. Рукописи посмотрел — последние на месте, остальные у друзей схоронены, — но рыскать по комнате начал и наткнулся. Пакет прозрачный приятель под стол подкинул, а там вся аптека в пустых облатках. Тот давно на колесах сидел. Невмоготу стало — взял пакет и, выйдя из дома, зашвырнул в помойку. Подбирайте, гады! За углом в будку телефонную заскочил, осмотрелся — вроде никого за ним. Пройти хотелось, засиделся.

Попал в кривой истоптанный переулок. Сумерки да туман и желтые окна, за которыми шевелятся люди — в своих домах, надо же. Зашел в кафе, уже узнавали там. Водки взял, со стаканом в углу за шатким столиком пристроился. Да, так люди не живут, долго не протянуть, но и делать нечего, только ждать. Момент этот страшен, когда берут, потом уж все отрублено, все одно. Проходил, помнит. Не выдержал, сам к ним явился, чтоб быстрее покончить, — так не приняли. Видно, подельников подбирают, не сдал он никого, вот и трудятся, знакомых колют. “То же деяние, совершенное группой лиц…” — у них дороже ценится. Уехать хотел, но одумался, это при отцах, при массовых арестах можно было на просторах затеряться, а теперь враз отловят. Выдернули же из лесной глуши, так и снова найдут, из могилы выроют. Вот и отпустили под расписку. А все одно — сбежит, если не сорвется.

Встряхнулся, лицо обтер — вроде жар прошибает. Смотрел, как растерзанная нищенка на стойке лежит лицом, просит. “Теперь уже не будет мне женщины, — думал. — Поторопился с чужой жить, своей не нашел”.

Подошел к стойке еще водки взял, нищенку задел ненароком.

— Чего ей? — спросил.

— Как обычно, — отвечают. — Водку в глотку, чтоб голова не качалась. Ждет, может позарится на нее кто, нальет. Привыкли к ней, не гоним.

В кармане пошарил, подумал — не велики деньги, да и зачем они теперь. Заплатил, посмотрел, как она одним духом пойло в себя закинула.

Потом, когда она в угол к нему перебралась, оттолкнул. Беззвучно исчезла, тенью. Знобило его, пригреться хотелось, заснуть. Ненавидел он сумерки и сырость, тоску свою ненавидел. Подумал, что до магазина далеко, не дойдет, и бутылку тут же, у стойки, взял. Теперь домой. Придумал тоже! Тук-тук, кто-кто в теремочке живет? Предали его в родном теремочке. Был, да сплыл.