Есть у меня земля - страница 53
В первых числах мая, обманутая теплыми дождями и ласковым солнцем, распустилась черемуха. А с восьмого на девятое ухнул снег, самый настоящий снег, по-зимнему плотный. Поутру девятого на полях снег сошел, а в колках остался. Особенно красивы были черемуховые островки, будто сахарные головы, стояли они посередь дегтярных полей. Заваривай чай, бери щипцы, садись к колонку, откалывай сахарок по кусочку да и чаевничай, сколько душа желает. Черемушный дух, смешиваясь с запахом свежевыпавшего снега, кружил голову, будто это был не обыкновеннейший весенний воздух, а аромат неведомого доселе напитка, изготовленного за одну лишь ночь самой матушкой-природой.
Соля любила это чудо природы: снег на цветущей черемухе. И когда случалось такое, она подолгу стояла в белом безмолвии, даже своим дыханием боясь нарушить неземную красоту, хоть и была деревенской жительницей и хорошо знала, что такое черемуховые холода для личной огородной посадки, для общих колхозных полей.
Но в тот майский день Соля бежала бегом по сказочному окаменелому царству, она несла своим односельчанам два слова — кончилась война! Правда, прибежав на становье, она так и не сказала эти слова, а только сквозь слезы, запыхавшись, едва сумела произнести: «Девоньки-голубоньки-светлушечки…» И этого было достаточно. Весть о конце войны ожидалась как самая важная, самая великая. Ждали и те, чьи мужья, братья, отцы написали в солдатских треугольничках донельзя просто: «Ответа не шлите, потому как сам скоро буду дома», и те, кто получил «казенную» бумагу, до жути коротко сообщавшую, что ждать с фронта некого.
— Девоньки-голубоньки-светлушечки… — и все стало понятно.
Черемухозые холода скоро спрянули, ушли, и земля, словно очнувшись от глубокого обморока, зажила своей обычной жизнью.
В тот день, пожалуй, единственный в жизни, Соле захотелось побыть одной. Она ушла с заимки, ставшей вдруг шумной, веселой: нерабочая холодная погодка, весть о победе да наличие в деревенской лавке красного вина давали повод и возможность для веселья.
А Соля шла мимо оледенелых черемух и им, этим снежным черемухам, шептала: «Девоньки-голубоньки-светлушечки…»
…Так и не решилась зайти Соля к Куркиным. Больно уютно и неприкосновенно светилось оконце подсобной комнатушки, в которой по зиме хранилась разная разность — от кругляшей мороженого молока до старого комода, — а по весне и лету Гутей устраивался над кроватью полог. И не так жарко спать, дощатые стенки сеней быстрее выпускают денной жар и набирают ночную прохладу, и от комарья есть спас, мошкара набивается по какой-то непонятной привычке больше в дом. За коленкоровыми задергушками Соля четко различила силуэты Гути и ее мужа Матвея.
«Счастливые, — подумала Соля. — Хоть кто-то после этой войны остался счастливым — и то ладно…»
Повернувшись, она направилась к дому.
Под крышей резко белели доски, отфугованные Лешкой.
«Ишь ты, мужичок-комарик, дом сам перекрывать удумал!»
А с сеновала доносился ядреный, как у мужика, храп «комарика».
— Леш, перевернись со спины на бок, — сказала Соля.
— Щас, — сквозь дрему ответил сын. — Токо сон досмотрю.
Соля села на крыльцо, уже охолодавшее, скользкое от первой росы. «Надо же, какая ранняя роса, — подумала Соля. — Какая ранняя…»
Теплый летний вечер, спокойствие и лад в природе усиливали чувство одиночества, необъяснимой тоски. Никогда еще Соле не было так тяжело, как в этот предночной час, наполненный нудным комариным гудом, грустными трелями коростелей в лугах, дурным уханьем филина на пасеке, хлесткими хлопками выстрелов охотников на озеринах.
«Одна, бог ты мой, одна!..»
Соле вдруг захотелось заплакать, разреветься горючими, пусть беспричинно, для себя одной. Она не плакала, даже когда получила «похоронку» на Степана, вообще не знала, умеет ли плакать. Все тяготы, свои и чужие, сносила сердцем, завоевав тайное почтение мужского населения родной деревушки и непонятливость женской: это что же за диво такое — баба без слез? До войны ее за эту бесслезность недолюбливали, придумывали разные обидные прозвища, в военное лихолетье стали уважать, потому как ее сила вселяла надежду и веру в других, помогая выжить в горе, выстоять в беде.