Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.) - страница 12

На арендаторе лежала уплата всех феодальных поборов.[50] Есть данные, свидетельствующие, что средний доход землевладельца мог достигать 7 % от стоимости земли.[51] Интересно отметить, что в Пуату размер мыз, сдаваемых в простую аренду, был более или менее стабильным (около 20 га).[52]

При испольной аренде, когда землевладелец давал землю и половину скота и инвентаря, а испольщик — другую половину, все продукты, в том числе и приплод скота, делились пополам.[53] Феодальные поборы уплачивались поровну (иногда одним испольщиком[54]). Работала вся семья испольщика, на уборочные работы нанимались 2–3 поденщика.[55] Доход землевладельца достигал 9–12 % на вложенный капитал.

По своему положению испольщики мало чем отличались от простых арендаторов. Те и другие не составляли различных категорий крестьянства, ибо, как мы видели, тип аренды определялся главным образом типом хозяйства (зернового или поликультурного). В документах они в равной степени называются землепашцами с быками (laboureur à boeuf),[56] ибо их главное достояние составлял скот.[57] Арендаторов и испольщиков роднил между собой также и преимущественно натуральный характер арендных платежей. Расслоение в их среде шло главным образом по линии размеров и устойчивости их хозяйства. Из среды как простых арендаторов, так и испольщиков постоянно выделялись совершенно разорившиеся земледельцы, отрывавшиеся от земли и покидавшие деревню. В единичных случаях кое-кто из обоих слоев арендаторов «выбивался в люди» и приобщался к крестьянской верхушке.

Рассмотренные явления не оставляют сомнений в том, что какая-то часть французского крестьянства уже в XVI в. утратила свою землю и, покинув деревню, превратилась в наемных рабочих мануфактур или в бродяг. Из их проданных цензив и были образованы более или менее крупные мызы буржуа и новых дворян. Другая, несравненно большая часть крестьян оставалась в деревне или в качестве арендаторов, уже начисто лишенных своих держаний, или в качестве малоземельных цензитариев, приарендовывавших землю, или же, наконец, в качестве цензитариев, хозяйничавших только на своих держаниях и уплачивавших сеньеру незначительный ценз.

Таким образом, тот факт, что во Франции сохранилось преобладание мелкого крестьянского хозяйства и капиталистические фермы были в XVI в. редчайшим исключением, никак не может быть истолкован в том смысле, что французскому мужику удалось полностью сохранить свою землю. Ее сохранила лишь часть крестьянства. Французская форма экспроприации имела следствием очень тяжелую форму эксплуатации, сочетавшую феодальные приемы с переходными к капиталистическим, что в соединении с громадными государственными налогами приводило хозяйство французских крестьян к истощению, вызывая в них неугасавший дух возмущения и революционного протеста против самих основ существовавшего строя. Все это создавало для широких масс французского крестьянства такие условия, при которых зачастую делалось невозможным существование — при помощи только лишь сельскохозяйственного труда. В связи с этим вполне закономерно широкое развитие во Франции XVI в. рассеянной мануфактуры, изготовлявшей предметы широкого потребления (сукна, шерстяные ткани, полотна, холст, кожи и т. д.). Для малоземельного и безземельного крестьянина работа на скупщика-мануфактуриста была порой главным или даже единственным средством к жизни. В силу этого дешевые рабочие руки для развивающейся капиталистической мануфактуры длительное время существовали во Франции более всего в деревне.

В заключение следует особо подчеркнуть, что новые элементы в аграрных отношениях во Франции определились уже в XVI в. Два следующих века не прибавили к ним качественно ничего нового. Все, что появилось во Франции в XVI в., в XVII–XVIII вв. развилось вширь и вглубь. Даже крупная денежная аренда и захват общинных земель встречались изредка в XVI в. Поэтому именно XVI в. явился переломным веком в развитии аграрных отношений во Франции и с полным правом должен именоваться первым этапом первоначального накопления в этой стране.