Французская военная миссия в России в годы Первой мировой войны - страница 40

Этап конструктивного диалога закончился летом 1917 года, после провального наступления Керенского. Руководство Третьей Республики стало приходить к пониманию неспособности союзника продолжать ведение боевых действий, осознало необходимость взять в свои руки управление политической ситуацией. Хотя первые мысли о необходимости поставить Россию под контроль прозвучали в сообщениях информаторов Второго Бюро Генштаба Франции еще в начале марта 1917 года: «Во что бы то ни стало, мы должны навести порядок и показать русской администрации как надо действовать»[345]. Этому способствовало и то, что французы довольно высоко оценивали свой военный опыт и полагали, что смогут стать учителями для русских коллег. Жанен, в свою очередь, стал ответственным за контроль всех тех сфер, которые могли иметь хоть какое-то отношение к военному делу, а ввиду тотальности войны, отношение к военному делу имело практически все: не только пропускная способность архангельского порта или состояние снарядного производства, но и вопросы рабочей силы, сельского хозяйства, пропаганды в популярных изданиях, выработка угля и металла, поэтому Жанен занимался самым широким кругом вопросов: отправкой русских войск во Францию, снаряжением, производство которого задерживается забастовками на Путиловском заводе[346] и др. Это, в свою очередь создавало искушение стать третьей силой, способной вмешаться в политическую жизнь страны-союзника, ведь проникновение французов ощущалось практически во всех сферах. Это было обусловлено и значительным количеством персонала, приехавшего поддерживать усилия России в войне, и координацией, объединением под одним руководством всех французских сил на территории России. В качестве иллюстрации можно привести слова военного атташе в Швеции Л. Тома, который писал, что «кроме направления Альбера Тома и нового посла Нуланса, наше правительство обновило и увеличило нашу миссию в надежде, что она добьётся преобладающего веса в ведении военных операций, которые мы надеялись, ещё возможны»[347].

Исследователь Леонтий Ланник в монографии «Русский фронт 1914–1917», высказал мысль, что в декабре 1917 года Русский фронт фактически превратился для немцев в Восточный[348]. На материалах Исторической службы Министерства обороны Франции можно предположить, что для французов проблема постепенного превращения Русского фронта в Восточный встала едва ли не раньше: в конце июля — августе 1917 года. В это время от полковника Лаверня в Париж поступают детальные рапорты о состоянии национальных движений в России, и появляется осторожная мысль о перспективах их превращения в боевые единицы — «национальные армии». В фокусе внимания оказались поляки, литовцы и латыши, грузины, украинцы, финны. Еще в июне 1917 года военный атташе отмечает, что на данный момент создание национальных соединений, смешанных с русскими войсками, может привести к возрождению военного духа[349]. С другой стороны, идея создать Восточный фронт силами немногочисленных национальных армий, подпитывалась победами румын при Марашешти. На протяжении всего 1917 года, генерал Бертело, глава французской миссии в Румынии, явственно подчёркивал разницу в боевом духе и готовности сражаться с немцами между румынской и русской армиями. Румынская на высоте и с каждым днём становилась все лучше; русская с каждым днём хирела и разлагалась. В июне 1917 года в отчёте военному министру Бертело заметил: «Важность этого вопроса такова, что я позволил себе снова представить его на Ваш суд, убедившись, что усилия, предпринятые в отношении румынской армии, сегодня являются наилучшей поддержкой, которую можно оказать всему Восточному фронту»[350].

Параллельно с этим процессам стала рассыпаться и идея коалиционного взаимодействия, Жоффр говорил об этом так: «…наша коалиция в том 1917 году вновь распылила свои усилия и чуть было не заплатила весной 1918 года окончательной катастрофой за возврат к ошибкам 1915 года, которые я стремился преодолеть»[351].

Реалии военной и политической обстановки в России к середине 1917 года поставили под сомнение процитированный выше риторический вопрос Пуанкаре о помощи русским. Очевидно, что помогать в достижении результата можно лишь тому, кто сам к такому результату стремится. В то же время, после революции, французские представители с каждым днём все более убеждались в нарастающих антивоенных настроениях, падении воли к сопротивлению, увеличении экономических проблем, актуализации внутриполитических конфликтов. Мир становился желаннее победы. Таким образом, риск поражения союзника из абстрактной возможности любой войны все более превращался в реальную перспективу. Опасность того, что Центральные державы и прежде всего Германия, могли бы сосредоточить все свои усилия на одном фронте, проходящем по территории Франции на небольшом расстоянии от её столицы если и не высказывалась представителями Третьей республики, то неизменно учитывалась и требовала неотложных и решительных мер по её предотвращению. Содействие военным усилиям своей страны, для ответственных и отдающих себе отчёт в обстановке французских офицеров, более не могло ограничиваться помощью союзнику, тяготящегося ею, как и войной в целом. Французы оказались перед необходимостью собственными усилиями обеспечить существование и деятельность второго фронта путём активного вмешательства в внутреннюю обстановку в России, в то время как многочисленная, централизованная и самостоятельная структура военного представительства оказалась подходящим инструментом.