Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг. - страница 6

Принц говорил много, и не всегда был интересен; отвечал ему только капитан Фери-Пизани, специально состоявший при нём в качестве офицера по поручениям. Полковник главного штаба казался сосредоточенным и говорил не много. Что касается меня, то я дал себе слово только отвечать на вопросы, а потому мне не пришлось ни разу открыть рот.

После кофе все удалились, а я, мало удовлетворенный, пошел на свой пост.

На следующий день 15 июня, разбуженный вестовым в 8^>1/_>2 часов утра, я возвратился в лагерь и тогда же узнал о своем назначении.

После завтрака отправился в Константинополь. Не буду подробно описывать этот большой город, так как, по моему мнению, это уже сделано всеми путешественниками. Деревянные дома за исключением общественных памятников и некоторых зданий высшего круга, извилистые улицы и если мощеные, то весьма плохо, минареты, похожие на фабричные трубы, бесчисленное количество бродячих собак и проч.

У моста Золотого Рога, с которого вид действительно великолепен, я был осажден молодым греком 18–20 лет, весьма прилично одетым, в феске, в тонких сапогах, который на хорошем французском языке, испросил позволение сопровождать меня, предлагая себя в чичероне.

«Я учился в коллегии в Пере, — сказал он, — и ознакомился с французским языком, а потому желаю усовершенствоваться в нём, пользуясь беседой с настоящим французом; с этой целью я позволяю себе просить дозволения сопровождать вас».

Я был очень доволен этой случайной встречей и мы вместе отправились по мосту далее.

Спустя немного пришли в еврейский квартал довольно бедного вида и у порога домов заметили очень красивых евреек, с тюрбанками на голове по старинной моде их предков, что очень оригинально, и я сохраню об этом приятное воспоминание.

Через четверть часа, мой провожатый и я сделались лучшими друзьями в мире и он рассказал, что отец его был адвокатом в Пере, что у него две сестры 19 и 20 лет, из которых старшая должна выйти замуж и что он предполагает подобно отцу, быть адвокатом. Затем предложив представить меня своей семье, он пригласил туда меня вечером, чтоб послушать музыку. Обязанный в тот же вечер возвратиться в лагерь, я высказал сожаление о невозможности воспользоваться его любезным приглашением сейчас, но обещал прийти днем.

Покидая еврейский квартал, мы прошли в часть города, где обыкновенно живут иностранцы всех государств. Мой провожатый предложил повести меня к одной пожилой даме, живущей в прелестной квартире с двумя дочерьми и к которым он должен был сделать визит. «Одна из дочерей 13-ти лет, а другая 11-ти», сказал он, но это черкешенки, которые выходят замуж и делаются матерями в 9 лет и во всякое время им можно дать вдвое более лет против действительности. Они не стягиваются корсетами, как европейские женщины, не носят также открытых платьев, обнажающих грудь, как турчанки, но надевают род шелкового совершенно закрытого корсажа и, не считая непристойным показывать лице, не закрывают его вуалью. Исповедуя христианскую религию, они имеют лишь самое слабое понятие о догматах её. Так например, они воспитываются в убеждении, что созданы для того, чтобы быть рабынями мужчин.

Все эти подробности заинтересовали меня, и я согласился пойти туда вместе с ним.

Мы вошли в прекрасный старый каменный дом, с большим крыльцом и широкой лестницей с балюстрадой, весьма благообразного вида. В первом этаже мой проводник, не постучавшись, отворил обе половинки дверей и без всякой церемонии мы вошли в большой зал о трех окнах, прекрасного стиля, с шелковыми обоями, позолоченною мебелью, диванами и креслами, покрытыми коврами и зеркалами между окон, — но всё это было старо, бедно и завядшего вида… хотя опрятно и заботливо содержано.

Неужели в этом состоит восточная роскошь?.

Вскоре затем я очутился в сообществе двух прелестнейших девиц, блистающих свежестью и совершеннейшей грацией. Судя по их уверенности в себе и физическому развитию, им можно было дать на вид 18–20 лет. Но лицо матери их, которой не более 30 лет, уже покрыто морщинами, а волоса начали седеть.

Так как эта семья не понимала ни слова по-французски, а мое любопытство было удовлетворено, то визит не был продолжителен, и я скоро удалился.