GA 122 - Мистерии Библейской истории творения - страница 4

Вчера мы попробовали представить перед вашим взором в художественном образе[4] путь к вершинам, на которых человеку возможно постигнуть то, что должно пронизывать антропософское развитие, — то, что надлежит пережить всякому изучающему человеческую душу. В ходе этого цикла лекций не раз придется еще коснуться того или иного, что вчера проходило перед вашим духовным оком. Надлежало показать вам жизнь того, кто устремляется к духовному познанию; показать, как она произрастает из физического плана; как уже все то, что совершается вокруг него здесь, на физическом плане, и что другому могло бы показаться совершенно обыденным, для него получает особенную важность. Душа духоиспытателя должна произрастать именно на почве событий физического плана. Затем надлежало показать, что эта душа должна была внутренне пережить, когда в нее изливается все то, что разыгрывается вокруг нас как судьба человека, как страдание и радость, как заблуждение и порыв; как душа эта может быть раздавлена и растоптана, как сила мудрости через это страдание может проявиться в ней и как именно в тот момент, когда человек мнит, что стал уже до некоторой степени чуждым этому чувственному миру, как именно тогда впервые подступают к нему великие иллюзии.

Да, мои дорогие друзья, словами «мир есть майя или иллюзия» или словами «через познание мы достигаем истины» — этими словами говорится очень много и в то же время все‑таки очень мало, ибо то, что утверждается этим, каждый должен пережить по–своему, согласно своему индивидуальному складу. Вот почему то, что справедливо как общее правило, могло быть представлено душевно полнокровным лишь в переживаниях отдельной индивидуальности. Нельзя было поэтому показать, как всякий человек подходит к посвящению, но следовало представить, как конкретная индивидуальность, Иоанн Томазий, согласно своим условиям, может приблизиться к Вратам посвящения. И было бы совершенно неправильным полагать, что сцена в комнате для медитации, подъем Марии из физического тела в Девахан есть явление всеобщее. Явление или событие это вполне реально, духовнореально; но это событие, благодаря которому именно такая личность, как Иоанн Томазий, должна была получить импульс для подъема в духовный мир.

И мне хотелось бы особенно обратить ваше внимание именно на тот момент, когда душа уже, в сущности, нашла в себе силу быть свободной от обычной иллюзии, — как она тогда только впервые в состоянии встретить великие иллюзии. Предположите только, что Иоанн Томазий не был бы в состоянии понять — он, правда, делает это полубессознательно, чутьем, — что в той личности, которая осталась в медитационной комнате и проклинала иерофанта, больше не обитает индивидуальность, за которой ему надлежит следовать. Предположите, что иерофант или даже Иоанн Томазий могли бы хоть на миг смутиться этим, — тогда возможность продолжать путь познания для Иоанна Томазия была бы отодвинута на необозримое время. Тогда бы в этот момент все было кончено, и не только для Иоанна, но и для иерофанта, если бы тот в это мгновение не был в состоянии раскрыть в Иоанне Томазий могучие силы, способные преодолеть преграду. Иерофант должен был бы отказаться от своей роли, и подъем для Иоанна был бы отсрочен на неопределенное время. Если вы попытаетесь представить себе сцены, предшествовавшие именно этому моменту, и чувства, развивавшиеся в душе Иоанна Томазия, те своеобразные страдания и те особого рода переживания, постигшие его, — тогда вы, быть может, придете к заключению, что сила мудрости в нем — даже без его ведома — возросла до такой степени, что он в состоянии был перенести этот грозный удар. Все эти переживания, разыгрывающиеся в душе без всяких видений, должны предшествовать тому состоянию, когда мы правильным образом сможем узреть духовным оком — сначала в образах — то, что объективно являет душе духовный мир. Это рисуется перед нами в последующих сценах. Сначала боль пронизывает всего человека: это — сила импульса, происходящая оттого, что он противостоял величайшей иллюзии. Все это разрастается в душевную энергию, которая, с позволения сказать, обращает наше видение так, что переживавшееся раньше лишь субъективно предстает перед душой с мощью объективного.