Галицко-Волынская Русь - страница 8
. В то же время, дружина получает значение некоего самодовлеющего целого, особой военно-служилой корпорации. «Она, — считал А. Е. Пресняков, — стоит вне городских общин, действуя на них как внешняя, исходящая от князя сила, лишь постепенно выделяя ряд своих элементов земскому обществу, но и втягивая из него личные силы в свои ряды»[70].
Сказанное, по нашему мнению, справедливо только отчасти. Дружина отделена и противостоит общинной среде ровно настолько, настолько отделена и противостоит ей княжеская власть. Последняя же не может восприниматься как нечто чуждое или инородное по отношению к общине, ведь князь — один из властных институтов общинной государственности, необходимое звено в системе общинного управления. Осуществляемая им власть отделена и противостоит обществу в такой же мере, в какой это можно сказать о публичной власти вообще со времени ее появления. Вот почему между княжеско-дружинной и земско-общинной средой существует столь тесная связь, создающая возможность свободного взаимопроникновения. Как отмечал А. Е. Пресняков, слишком велико было «значение организации, которую деятельность князей вносила в среду населения, слишком много уходило на эту организацию дружинных сил, чтобы дружина могла прочно сложиться в особое, самостоятельное целое, отграниченное от верхних слоев городского населения»[71].
Современные исследователи обращают внимание на социально-психологические особенности княжеско-дружинной среды и устанавливают, что и в этом отношении не существовало глубоких различий между представителями власти и простыми гражданами. «На примере обладавшего реальной властью княжеско-дружинного слоя, — пишет В. П. Даркевич, — особенно наглядна сложность менталитета людей Древней Руси, где сплетались антагонистические начала, добро соседствовало со злом. Отсюда — повышенная эмоциональность, легкая возбудимость, склонность к обиде и склонность к мести, и одновременно — постоянные акты покаяния, приступы исступленной религиозности, обилие слезных плачей в трагических ситуациях…»[72].
В древнерусских источниках имеются свидетельства, позволяющие говорить о существовании наряду с княжескими местных, земских дружин, с князем не связанных. К такому выводу в свое время пришел Η. М. Карамзин[73], а следом и некоторые другие историки[74]. «Эти профессиональные военные дружины, находившиеся на содержании общин, не уступавшие в военном мастерстве и сноровке дружинам княжеским, являлись ударными подразделениями ополчений ("воев"), повышавшими боеспособность народного войска», — считает И. Я. Фроянов[75]. Подобные факты доказывают, с одной стороны, многозначность понятия «дружина», недопустимость применения его в каком-то узком, например, классовом, контексте; с другой стороны, наличие земских дружин лишний раз свидетельствует о тесной связи этого института с общинной средой, его более универсальный (чем это принято считать некоторыми исследователями) характер.
Древнерусская княжеская дружина привлекает наше внимание также в связи с получившей широкое распространение в новейшей литературе теорией так называемого «дружинного государства». Впервые такая теория была намечена в работах Е. А. Мельниковой, посвященных типологии становления государства в Северной и Восточной Европе[76]. По мнению автора, «переход от родоплеменного к классовому (феодальному) обществу в Восточной и Северной Европе… осуществлялся через несколько последующих типов социально-политических систем: вождество, являющееся еще догосударственным образованием, дружинное государство, в котором потестарные структуры представлены военной организацией и раннефеодальное государство»[77]. Определение «дружинное государство» Е. А. Мельникова считает более подходящим, чем «military» («военное»), применяемое рядом англо-американских исследователей, поскольку именно дружине (или аналогичной ей военной организации) отводится основополагающая роль в таком государстве. Дружина, по мнению историка, «определяет особенности политического строя и потестарных структур», а также «весь облик» данного государства