Голубой трамвай - страница 45

Дедушек Мо в школе уважали, но это уже было слишком. Потому-то Мо и пошла к Резцам, не дожидаясь, пока распогодится. «Отвечай за свои слова» – учили ее дедушки, и теперь Мо должна была доказать, что она не болтушка, и что ей самой не слабо найти брызгунчик. И что все это не от зависти, что у нее их нет. И что никаких Белодедов она не боится, потому что их тоже нет.

Ее провожали всей шволькой до Пустоши, где уже было ясно, что с ней никто не встретится и не передаст ей брызгунчик втихаря от честных людей. Мо знала, что по-хорошему надо бы сказать – «ребят, давайте в другой раз». Если бы она так сказала… но она так не сказала, а пошла одна к Резцам.

И ничего не принесла.

И все решили, что это Белодед не пустил ее к берегу.

И уже не хихикали, когда говорили о нем, а вздыхали и делали большие глаза.

Но это еще полбеды, как говорил Дан. Главная беда была в самой Мо. В снежной бороде и смеющихся глазах, и еще в тонкой, как жало, игле, которая впивалась в нее из темноты. Они поселились внутри Мо и жили в ней всю ее болезнь, и когда Мо поправилась – и не думали выселяться, а просто сделались размытыми, как огни за мокрым окном. Или как что-то, если смотреть на него краем глаза.

Так было нельзя. Мо привыкла четко понимать, что с ней было, а чего не было. И при первой же возможности решила все выяснить.

Возможность эта появилась через три недели.

Двенадцатого собирались приехать родители. Перед этим Мо дважды соврала: тете – что будет до вечера на уроках, и в школе – что мама с папой приезжают уже сегодня. Ее отпустили. И, пока другие учили про семь качеств Небесной Пары, Мо быстро шагала к Резцам.

Ничего, скажу потом, что перепутала дни, думала она. Или что родители не приехали (если они не приедут). Или…

Хотя это было уже не так важно – что сказать потом. Все «потом» временно отменились, – осталось одно «сейчас», в котором Мо должна была Все Выяснить.

Погода опять подвела: мало того, что ветер, так еще и мокрый снег в лицо. Правда, теперь Мо подготовилась на совесть: натянула два свитера, и еще два взяла с собой в рюкзаке, хоть было совершенно непонятно, как они налезут на два предыдущих. И еще у нее были запасные носки и термос с чаем. Это весело, конечно, – распивать чаи посреди метели… хотя никакой метели пока не было. Просто падал снег, и все.

Вообще Мо любила снег. Он шел почти каждую зиму, и в нем было здорово вываливаться с ног до головы – если, конечно, он не попадал за шиворот и в ботинки. Но даже если попадал – ничего страшного.

В ее Северном Приволье снег не любили. Да и в Южном тоже, и в Центре, и во всем Вольнике. Говорили, что когда-то, в золотые времена, не было никакого снега и никаких холодов. Никто их уже не помнил, эти времена, но по кухням шептались, что год от года зимы все холоднее, и что скоро уже и лета никакого не будет, и весь Вольник вымерзнет до самой сердцевины. Сама Мо не думала о таких вещах, и только недавно стала задумываться – благодаря Дану, который говорил с ней, как со взрослой, хоть и был старше на шесть лет. Он первым пришел к ней после той истории, первым вывел на улицу, свозил к дедушкам…

Интересно, что он скажет, когда узнает, что Мо опять здесь?

…Ветер крепчал, и она крепче затянула шарф. Пожалуй, что было бы и холодно, если б не два запасных свитера. Мысль о том, что в любой момент можно достать и надеть их, отгоняла холод. Они греют меня даже в рюкзаке, думала Мо.

Вокруг серела Пустошь – уступчатое плато, наклоненное к берегу. Вдали скалился ее рваный край – Резцы. Они казались сутулыми фигурами (страшненько, ага, – думала Мо, чтобы в самом деле не стало страшно) и плыли в снежной мгле, как живые. Хотя на самом деле это плыла мгла, а не они. И Мо тоже плыла в этой мгле, которая делалась все гуще и серее.

(Вот странно: каждая снежинка по отдельности белая, а все вместе делаются серыми. Серый – это ведь вообще цвет всего вместе. Всех цветов, всех снежинок, всех людей, если смотреть на них сверху…)

Ветер снова не пускал ее к берегу. «Белодед мутит» – говорили люди. В снегопадах тоже винили его, и еще буцов, чуров и правительство… Чем ниже спускалась Мо – тем сильней ветер выталкивал ее из чаши без дна, в которую превратилась Пустошь. Внизу, где было море, теперь бурлил снежный кисель, и Мо шла прямо туда. «Еще ведь только утро, стемнеет нескоро» – внушала она своим ногам, которым все сильней хотелось развернуться и бежать без оглядки. Забавно: опасности вроде никакой, а жутко так, будто она самого Белодеда встретила, нос к носу… Хотя об этом нельзя. Нельзя!.. Снежная борода мелькнула где-то между мыслей и растворилась в метели, и смеющиеся глазки – вместе с ней. Нельзя… Думай лучше, как спуститься к берегу, говорила себе Мо, пробираясь к Резцам.