Голубые столбы Тиэлии - страница 62

Друзьям очень не хотелось жить под одной крышей с доносчиком, но история с Филом их все же развеселила. Сид подошел к сыщику и погладил его по голове.

— Не огорчайся, мой мальчик, — по-отечески сказал он. — Здесь тебе будут созданы все условия для любимой работы. Вынюхивай, подглядывай, доноси...

— Точно, Фил, — засмеялся Саня, — сведений наскребешь на большой орден. Я, например, собираюсь целыми днями петь частушки и песни, могу и плясать...

— Отстаньте, уроды! — затрясся в дикой злобе Фил. — Вы у меня еще попляшете! Вы у меня действительно попляшете!

Евдокия Петровна, молча наблюдавшая за этой сценой, вступилась за сыщика. Конечно, не из любви к нему. Просто старушка не переносила, когда в ее присутствии над кем-то издевались.

— Марш на разборку вещей! —- цыкнула она на ребят.

Фил поднял на нее глаза, и баба Дуня увидела, что ушла

из них куда-то великая злоба и осталась только затравлен-ность...

Первый день в застенках узники провели хорошо и даже, можно сказать, весело. Каждый чувствовал себя борцом за справедливость. И это придавало силы. На первых же порах у всех была суматошная работа — размещение бабушкиных богатств. Евдокия Петровна без устали гоняла своих собратьев по несчастью.

— Зачем банку с вареньем взгромоздил на печенье? — негодовала она на внука.

Но больше всего досталось Сиду, который ровным счетом ничего не смыслил ни в еде, ни в продуктах питания. Сначала Сид пытался все свалить в одну кучу. Его поразило варварское отношение землян к бумаге, сделанной из настоящей древесины. На Тиэлии подобный материал считался редчайшим музейным экспонатом. И Сида до глубины души возмущало то, что земляне заворачивают в бумагу, например, мокрохвостую селедку. Баба Дуня застала его в тот момент, когда Сид собирался высыпать пакет вермишели в соль, которая им уже была вытряхнута из коробки в большую кастрюлю.

— Ты что делаешь, Сид? — металлическим голосом спросила Евдокия Петровна. х

— Я стараюсь, помогаю... — радостно откликнулся Сид.

— За такую помощь вряд ли ты получишь благодарность, — сказала старушка.

— Я хотел как лучше, — обиделся Сид. — Ведь в эту кастрюлю много чего влезет. И бумага освободится. Я на ней, Евдокия Петровна, напишу самые лучшие свои стихи и посвящу их вам. Подумать только — настоящая бумага! Еще ни один современный поэт Тиэлии не писал свои произведения на бумаге. Я буду первым!..

В глазах Сида заискрилась мечта, и Евдокия Петровна поняла, что в данной ситуации объяснять что-либо бесполезно.

— Вот что, голубчик, — мягко сказала старушка, — я, пожалуй, сама все расставлю по местам. У меня получится лучше. Ты же почисть вот эту кастрюльку, загрязнилась она немного.

Сид рассеянно взял кастрюлю и горестно сказал:

— А бумага как же?

— С бумагой мы тоже уладим.

Евдокия Петровна запустила руку в объемистый рюкзак, пошуровала там и вынула из его недр толстую общую тетрадь в черном клеенчатом переплете.

— Вот тебе и бумага, родимый. Пиши на здоровье. Я, старая, захватила ее по привычке. В деревню еду — тетрадь беру, чтобы письма детям писать. А отсюда-то, пожалуй, никакая весточка до Земли не долетит. Так что пользуйся.

Сид схватил тетрадь, раскрыл ее и начал гладить каждый белоснежный листочек рукой. Такого царского подарка никто ему еще не делал в жизни. Затем он оторвался от тетради, посмотрел на бабу Дуню и рухнул перед ней на колени. Евдокия Петровна прижала его голову к себе, погладила ее и сказала:

— Вставай, сынок. Неудобно. Вдруг кто-нибудь увидит, засмеют.

Сид вскочил на ноги и стремительно побежал выполнять ее приказание относительно кастрюли.

— Да я для вас... Да я для вас... — кричал он на ходу.

Но что еще он сделает для Евдокии Петровны, писатель не говорил. Видимо, не мог придумать настоящей меры для выражения благодарности.

К вечеру в комнатах все относительно утряслось и мало-мальски утихло. Евдокия Петровна пригласила всех чаевничать. Юное поколение, Тоса и Туй с удовольствием откликнулись на это предложение. Сад и даже Сид, обожавший теперь Евдокию Петровну, промолчали. Не могли они сразу отступиться от стародавних традиций Тиэлии. Но к столу все же из любопытства подошли и сели на стулья. Лишь Фил взбунтовался, услышав слово ”еда”.