Грани веков [СИ] - страница 41

Сейчас она искренне жалела, что не потрудилась выяснить эту немаловажную деталь своей биографии у кого-нибудь их местных, хотя бы у того же Басманова.

И почему — Акся? Это что — прозвище, или приветствие?

— Сестрица! — он, наконец, оторвался от неё и, улыбаясь, счастливо повторил: — Акся!

Братец, значит.

Лицо совсем юное, на щеках только начал пробиваться пушок. Пожалуй, симпатичный, особенно выразительные карие глаза с густыми, почти девичьими ресницами. Немного полноват, в жестах и походке проскальзывает некоторая неуклюжесть. Чем-то он напомнил Ирине соседского спаниеля, который со щенячьим восторгом и возбужденным повизгиванием приветствовал любого, кто готов был с ним играть.

— Поведай, что случилось с тобою? Басманов, где ты её нашел?

— В десяти верстах отсель, государь, — с поклоном доложил Басманов, — на Серпуховском тракте.

— Да как же учинилось такое? — юноша глядел на Ирину широко распахнутыми глазами. — Как ты оказалась там, Акся?

Ответ на этот вопрос Ирина хотела бы знать и сама.

— Н-не помню, — выдавила она. — Всё… произошло так неожиданно…

— Мыслю, царевна не в себе от страха пережитого, государь, — вмешался Басманов, и Ирина впервые испытала к нему нечто вроде признательности.

— Ляпунов, сказывают, отбил царевну у лихих людей, — продолжал он, — а уж как она к ним попала — неведомо.

Царевич потемнел лицом. — Взяли тех душегубов?

— Главарь убег, — Басманов развел руками, — упустил его Ляпунов!

— Ксения!

Обернувшись, Ирина увидела женщину в длинном сарафане и белой просторной рубашке, украшенной жемчужными нитями. Тронутые сединой золотистые волосы были заплетены в тугие баранки и покрыты обручем с серебристой кисеёй.

Она стремительно приблизилась к ней и порывисто прижала к себе.

— Все глаза выплакала, ночь не спала! — приговаривала она. — Господь милостив, уберег дочь мою!

Мысли Ирины понеслись вскачь. Дочь — значит, это мать. Значит — царица. Выходит, семья её признала? Но где же тогда настоящая царевна?

— Дочь! — раздался звучный мужской голос.

Судя по тому, что Басманов повалился на колени, а новообретенные мать и брат почтительно склонили головы, появившийся старик не мог быть ни кем, кроме царя и, как следовало из этого — по совместительству, её родителя. За спиной его замерли двое дюжих телохранителей с топорами.

— Отец! — уверенно сказала Ирина и поклонилась по примеру царицы.

— Подойди, — промолвил он.

На самом деле, он был не так стар, как ей сначала показалось — скорее всего, около пятидесяти-пятидесяти пяти. Ровесник Когана, однако, выглядел гораздо старше из-за теней под глазами, морщин, прорезавших высокий лоб и седых прядей в густых пепельно-серых волосах. В слегка прищуренных темных глазах светился живой ум.

Вопреки ожиданиям, он не стал обнимать её, но подал руку, и Ирина недоуменно уставилась на крупные, с перепелиные яйца, камни, украшавшие перстни.

Царь удивленно поднял брови, вглядываясь в её лицо.

— Что с тобой, дочь?

— Батюшка, Акся нездорова! — вмешался братец.

— Помолчи Феодор! — одернула его мать.

— То я и сам зрю, — проговорил царь, и в глазах его промелькнуло странное выражение.

Поддерживаемый под руки телохранителями, он подошел к креслу, и грузно опустился в него.

— Басманов! — позвал он все еще коленопреклоненного боярина.

Тот резво поднялся, приблизился к царю и благоговейно приложился к поданной руке.

А, так вот что от неё ожидалось!

— Поведай нам всё, что тебе известно, — велел царь, откидываясь на спинку кресла.

Ирина машинально обратила внимание, что дышит царь как-то тяжеловато, словно несколько шагов изрядно утомили его.

Басманов начал пространное повествование, суть которого сводилась к тому, что его люди, денно и нощно разыскивающие пропавшую царевну, вышли на её след и доложили о том ему, верному слуге государя Бориса, который тут же снарядил за нею отряд.

По его версии, выходило, что царевну похитили, когда она возвращалась с богомолья из Владычнего серпуховского монастыря лихие разбойники, под предводительством некоего Ивашки Заруцкого, его же Вороном кличут, и он-де, Басманов, ужо почти его изловил, как воевода Ляпунов Прокопий своими действиями неумелыми того спугнул и уйти от царского правосудия позволил, а, может, и не без умысла тайного.