Гражданская поэзия Франции - страница 25

Всех действующих лиц в трагедии природы

Я как свидетелей выслушивал — все воды,

Все лилии, всех птиц, все волны синих рек.

Вот тут мне и предстал свидетель-человек!

Глазам предстало зло — в веселости опасной,

В свирепом торжестве. Я правды жаждал страстно,

И, как грабителя суровый судия,

Любое существо, любое сердце я,

Взяв круто за ворот, допрашивал: что прячешь?

Желчь? Зависть? Ненависть? Что сам на свете значишь?

В отребьях бродит жизнь, в кармане — ни гроша.

Ягненка душит волк, от злобы чуть дыша.

Хромает истина. Ложь выросла в сто футов,

Всех проповедников ошибками опутав.

Сократ, Христос, Ян Гус, Колумб средь общей тьмы

Перекликаются друг с другом из тюрьмы.

Там предрассудок встал, как жуткая чащоба, —

Попробуй выруби! Там уличная злоба

Рвет правду на куски и гнет ее в дугу.

Апостолы, молчать! Трибуны, ни гу-гу!

Скрывали от меня историю усердно!

Читая, сравнивал я утро с этой скверной,

С варфоломеевскою ночью — год зари:

Он много стоил вам, но, что ни говори,

Он должен был прийти — Год Девяносто Третий

Из рухнувших в крови, измученных столетий!

Все революции, крутых расправ пора,

Смесь временного зла и вечного добра.

Все революции суть формулы сухие

Накопленной в веках рыдающей стихии.

К сцепленью шестерен, багримых юной кровью,

Когда в истории мы видим лишь гроба

Креси и Росбаха, и жалкая судьба

Согбенных бедняков подобна скотской доле;

Когда на двух концах заброшенного поля

Лебель Людовику Пятнадцатому дан,

Как при Одиннадцатом страшен был Тристан;[15]

Когда гарем — министр, а эшафот — владыка,

Когда достаточно народ, травимый дико,

Некошеной травой припал к сырой земле,

Достаточно костей, раскаченных в петле;

Когда Христова кровь лилась в потоках тщетных

Для восемнадцати столетий беспросветных;

Когда невежество сулит и завтра ночь,

Когда уже ничем утешить и помочь

Не могут хилые надежды человека;

Когда на всех путях измученного века

Бушует ненависть и царствует грызня, —

Тогда восстань, восстань! Народ дождался дня!

Несется грозный вопль из ночи подземельной.

И горе горькое, как призрак беспредельный,

Выходит вновь на свет, достигшее небес.

Весь строй общественный рассыпался, исчез.

Все парии встают, вся каторга ликует.

Повсюду свист огня, железо торжествует.

Голодный рев, пожар, потоки женских слез, —

Все прошлое звучит, все с цепи сорвалось.

Народу бог велит: иди! Набат хрипящий

Сорвался с привязи от молнии слепящей.

Клир без колоколов, Лувр без ночных оград.

Над папой Лютер встал, над королем — Марат.

Все сказано. Таков конец миров потухших.

О, время движется, плывет на волнах взбухших,

Над гулом уличным, над немотой гробниц,

Над башнями, в ночи поверженными ниц,

Века в отчаянье неотвратимо льются

И катят пред собой громады революций,

Моря горючих слез, что пролил род людской.