Греческая эпиграмма - страница 50

Лучше спокойно стерпеть даже самую тяжкую долю,

  Чем богачей-гордецов спесь и надменность сносить.

Я ненавижу того, кто по самой натуре двуличен,

  Кто на словах лишь хорош, а по поступкам — злодей.

Может всякий невежда сойти за премудрого, если

  Речи скрывает свои, словно постыдный недуг.

Книги, орудия Муз, причинившие столько мучений,

  Распродаю я, решив переменить ремесло.

Музы, прощайте! Словесность, я должен расстаться с тобою, —

  Иначе синтаксис твой скоро уморит меня.

Целый пентастих проклятий грамматике служит началом:

  В первом стихе его — гнев; гибельный гнев — во втором,

Где говорится еще и о тысячах бедствий ахейцев;

  Многие души в Аид сводятся — в третьем стихе;

Пищей становятся псов плотоядных герои — в четвертом;

  В пятом стихе, наконец, — птицы и гневный Кронид.

Как же грамматику тут, после всех этих страшных проклятий,

  После пяти падежей, бедствий больших не иметь?

С Гибельным Гневом связался, несчастный, я брачным союзом;

  С Гнева начало ведет также наука моя.

Горе мне, горе! Терплю от двойной неизбежности гнева —

  И от грамматики я, и от сварливой жены.

Чужд я надежде, не грежу о счастье; последний остаток

  Самообмана исчез. В пристань вошел я давно.

Беден мой дом, но свобода под кровом моим обитает,

  И от богатства обид бедность не терпит моя.

Солнце — наш бог лучезарный. Но, если б лучами своими

  Нас оскорбляло оно, — я бы не принял лучей.

Полон опасностей путь нашей жизни. Застигнуты бурей,

  Часто крушенье в пути терпим мы хуже пловцов.

Случай — наш кормчий, и в жизни, его произволу подвластны,

  Мы, как по морю, плывем, сами не зная куда.

Ветром попутным одни, а другие противным гонимы,

  Все мы одну наконец пристань находим — в земле.

Наг я на землю пришел, и нагим же сойду я под землю.

  Стоит ли многих трудов этот конец мой нагой?

С плачем родился я, с плачем умру; и в течение целой

  Жизни своей я встречал слезы на каждом шагу.

О человеческий род многослезный, бессильный и жалкий,

  Властно влекомый к земле и обращаемый в прах!

Сцена и шутка — вся жизнь. Потому — иль умей веселиться,

  Бремя заботы стряхнув, или печали неси.

Много тяжелых мучений несет ожидание смерти;

  Смерть же, напротив, дарит освобожденье от мук.

А потому не печалься о том, кто уходит от жизни, —

  Не существует болей, переживающих смерть.

Золото, пища льстецов, порожденье заботы и горя!

  И обладать тобой — страх, и не иметь тебя — грусть!

«Злого и свиньи кусают», — гласит поговорка. Однако

  Правильней, кажется мне, было б иначе сказать:

Добрых и тихих людей даже свиньи кусают, а злого,

  Верь, не укусит и змей, — сам он боится его.

Мне кажется порой и бог философом,

Который не сейчас казнит хулителей,

А медлит, но больней зато впоследствии

Наказывает их, несчастных, за грехи.

Спал, говорят, под стеной обветшалой однажды убийца,

  Но, появившись во сне ночью, Серапис ему

В предупрежденье сказал: «Где лежишь ты, несчастный? Немедля

  Встань и другое себе место найди для спанья».

Спавший проснулся, скорей отбежал от стены, и тотчас же,

  Ветхая, наземь она с треском упала за ним.

Радостно утром принес в благодарность он жертву бессмертным,

  Думая: видно, и нас, грешников, милует бог.

Ночью, однако, опять ему снился Серапис и молвил:

  «Воображаешь, глупец, будто пекусь я о злых?

Не дал тебе я вчера умереть безболезненной смертью,

  Но через это, злодей, ты не минуешь креста».

Дай мне вина, чтобы Вакх отогнал от меня все заботы

  И отогрел бы опять сердце остывшее мне!

В этом вся жизнь. В наслаждении жизнь. Отойдите, заботы!

  Смертного жребий не долог. Сегодня — дары Диониса,

Хоры, венки из цветов и женщины с нами. Сегодня

  Пользуйся благами всеми. А завтрашний день неизвестен.

Женщины дразнят меня стариком и советуют даже,

  К зеркалу взор обратив, жизни останки узреть.

Белые будь у меня или черные волосы — это

  Мне безразлично теперь: я уж к закату иду.

Но благовонною мазью, венками из листьев прекрасных,

  Бромием прочь я гоню множество тяжких забот.