Гришкин менталитет - страница 7
– Вы знаете, чем наградил наш исполняющий президентские обязанности, премьер наш, уволившегося президента? В Указе про гарантии ему да семейке – дочке его? Неприкосновенностью пожизненной.
– А ты что хотел? Вцепиться б теперь в немощного? – Встал на защиту Ельцина Егор Кузьмич. – Глаза ему выцарапать?
– Да плевать мне. Чтоб ещё вцеплялся я. Стыдно перед миром. За державу обидно, как говорится. Вон, пишут, президент Израиля Эзер Вейцман всё ещё на государственной службе, а сыскари-то следствие ведут. Какие-то деньги получал, когда министром ещё был, – показывая рукой куда-то в сторону, быть может, считая, что Израиль как раз там находится, страстно стал говорить Мыська. – И никакой неприкосновенности. А тут столько дров наломал, столько крови пролито, а иммунитет ему. И ещё кабинет в Кремле дали. Покуражишься, мол, на досуге.
Услышав про президента Израиля, Гришка снова повернулся в сторону баламута, а дослушав, что ещё нагородит тот, зло спросил:
– Ты чего нашего с каким-то израильтянином сравниваешь?
Видно было, он закипал.
– Не только израильтянин, – по наивности не замечая готовящегося взрыва, всё продолжал Мыська. – Гельмут Коль – знаешь такого? Знаменитый человек, канцлер Германии. А теперь под суд собираются отдать его. Не крал, не мучил, не издевался над людьми, кровь не проливал, Германию богатой сделал, а судить будут. Потому что общественные деньги без квитанции отдал партии. И нет иммунитета.
– Ты… Канцлер он твой или Гитлер…, – даже глаза вытаращил в гневе Гришка. – Ты с немцем нашего сравнивать?
– А чего не сравнить-то? Поумней нас народ, – не отступал баламут.
– И тут Гришка не выдержал. Хоть и, вроде бы, водку палькинскую пьёт, но как будто по морде того хлестнул:
– Козёл ты со своим Эзером да канцлером!
Разрядиться бы на том обстановке. Баламут Мыська получил своё, заклеймил его Гришка. Но нет, упрямый ведь мордвин.
– От козла и слышу, – вернул он клеймо. – Вот такие, как ты, дубари и подталкивают тех, кто над нами…
Однако не дано было сформулироваться начатой тираде. Гришка, схватив со стола кружку, расплескивая содержимое, пульнул её в немецкого приспешника. Но тут можно было только позавидовать реакции Палькина, видя, как проворно юркнул он под крышку стола. Кружка дренькнула, ударившись в дверь, так что петля словно кашлянула.
– Да ты что! – успел лишь возмутиться Егор Кузьмич, в то время, как взбешённый участник круглого стола, вскочив, ринулся в сторону противника. Но на его пути встал Инсаф, крепко схвативший буяна за локти.
– Ты чего?!
– Руки! Р-руки, говорю, убери! – рвал Гришка. Губы его тряслись. – Да я башку за Ельцина оторву.
На помощь Инсафу подоспел Васька-Чирок. Случилась свалка. Однако Гришка, вывернувшись, толкнул обоих. Инсаф рухнул на сложенную в углу поленницу дров, приготовленных для буржуйки. Коршуном подлетел буян к табуретке, на которой только что сидел обидчик президента. Наклонившись, заглянул под стол, распрямившись, бросился к двери, настежь распахнул, выглянул на улицу. Но преследовать не стал, потому что Палькина и след простыл.
– С каким-то Эзерой сравнивать, - вернувшись, всё кипятился Гришка. – Да я башку оторву…
Но это были уже просто слова. Егор Кузьмич, подобрав с пола измятую кружку, повертел её в руке.
– Вот что, парень. Завтра доставишь из дому такую же. Общественный инвентарь портить …
На утро, собираясь на пилораме, здоровались, не подавая друг другу рук. Так молча и работали. Даже дольше обычного. Только часа через четыре пошли в теплушку пообедать. Егор Кузьмич откуда-то достал оставшуюся со вчерашнего дня непочатой бутылку. Так что новый стакан, принесённый вместо кружки, которая, будто побывавшая на чеченской войне, стояла на подоконнике, пошёл по привычному маршруту, описывающему круг над столом. Гришке, в наказание за вчерашнюю свару, налито было в последнюю очередь и вначале поменьше, чем другим. Однако Егор Кузьмич, распоряжавшийся бутылкой, посмотрел на стакан, потом на присмиревшего буяна, все-таки дополнил ещё и протянул. Гришка, понимая, не обижался. Выпил, поставил стакан на стол, понюхал кусочек хлеба, обвёл взглядом молчавших товарищей и уже наклонился, заглядывая в лицо тому, который считался истиной в её высшей инстанции.