Холодное солнце Эллана - страница 8

   - То же, что и всем - кров и пища, телесная и духовная. Пока что староста направил меня к Дайардину спросить насчет работы, но мы с Хейни решили немного поболтать за кружкой пива.

   - И явно не последней на сегодня, - Дерог снова осуждающе взглянул на Хейни.

   - Что-то засиделись мы с тобой... как там тебя - Ивар? Пора и поработать от души. - Хейни схватил со стола свой шерстяной капюшон и поспешно распрощался: - Удачного дня, атре Дерог. Бывай, Ивар.

   - Гвайн, - крикнул Дерог хозяйке после того, как дверь за Хейни затворилась. - Что сегодня на завтрак?

   - Каул, как обычно, - выглянула с кухни хозяйка корчмы. - Один?

   - Ты уже завтракал? - спросил Дерог у Ивара.

   - Да, благодарю.

   - Тогда один - и кружку вина моему гостю. - После того, как они уселись за стол друг напротив друга, Дерог спросил:

   - Так о чем же вы тут беседовали с нашим невоздержанным Хейни?

   - Он весьма живо повествовал мне о морях и землях, окружающих Эллан.

   - Угу, - молча кивнул Дерог. - А о какой духовной пище ты говорил?

  - Я подумал, что у вас в селении, возможно, найдется несколько мудрых книг...

  - Мудрых книг не бывает, - резко оборвал Ивара филид. - Мудрость - в жизни, в богах, в самом человеке, а не в ваших размалеванных книжках. Они - не более чем порождение тщеславия и гордыни своих аукторов. Простецы полагают, что черпают из книжек знания о жизни. Наивные глупцы! Книжки расскажут им о чем угодно, но только не об истинном. Верней всего, они расскажут им о других измышленных книжках, с коими они купно плетут прельстивую сеть химерного мира. Повествуй они о настоящей жизни, их просто никто не стал бы читать. Ибо настоящая жизнь скучна и бесприкрасна. Поэтому простецы так любят досужие фантазии, химеричные плоды воспаленного воображения тщеславных голов. - Под конец сердитой речи Дерога его белесые глаза зримо покраснели от гнева и напряжения.

   - Но разве ваш поэт Далиан, о котором мне рассказали Аскур и Витра - разве он не писал книг?

   - Писал?! - возмущенно воскликнул Дерог. - Разумеется, нет! Хуже ваших книжек - только письменность, наивреднейшее из измышлений человеческих.

   - Но почему? - искренне удивился Ивар. - Разве письмо не есть средство для памяти?

   - Не для памяти, а для забывчивости! Письменное слово даст читающему лишь иллюзию знания. Оно подобно амбару, в котором ты хранишь прошлогоднее зерно. Зерно сие давно уже сгнило и растащено мышами - ты же думаешь, что по-прежнему обладаешь им. Но оно не сможет дать пищи твоему разуму. Возведя таких амбаров многие тысячи, ты, возможно, возомнишь себя мудрецом, но внутри тебя не будет ничего, кроме тлена и пустоты. Только то, что ты осознанно и непрестанно удерживаешь в памяти - только это имеет смысл.

   - Но если бы я сейчас записал эти твои слова, сохраняя их, таким образом, в назидание потомкам - разве это не было бы хорошо?

   - Нет! - отрезал Дерог. - Это не было бы хорошо.

   - Но почему?

   - Письменное слово, в отличие от живого, не ведает, с кем говорит. А ведь это - самое главное. Ибо не столь важно то, что сказано, сколь то, как и когда оно сказано. Разговаривая с ребенком, я бы выразил свои мысли одним способом, беседуя с мудрым старцем - совсем иным. Что проку в мудрых словах, если ты не смог их донести, не расплескав по дороге? Или того хуже - донес, но в искаженном виде? Когда хотел сказать "день", а собеседник твой услышал "ночь"? Живое слово может заметить промашку и исправить себя, растолковать непонятное, опустить лишнее. Мертвому же слову, погребенному в домовинах из букв-закорючек, не дано защитить себя от невольных или злонамеренных искажений. Поэтому даже самые мудрые письмена, попав в не те руки, оборачиваются заумью, заурядностью, нелепицей или мерзостью.

  - Мне очень сложно согласиться с этим, атре, - задумчиво произнес Ивар. - Но я бы отложил этот спор на более позднее время.

  - Помяни мое слово, чужестранец: если мы не остановим это письменное безумие, когда-нибудь люди станут не более чем пустоголовым придатком к гигантскому сонмищу завлекательных, но бесполезных книжек. И будут разговаривать меж собой измышленным языком этих книжек, не понимая, что язык сей подобен лабиринту, из которого нет выхода.