И каждый вечер в час назначенный... - страница 9

Разве можно забыть те минуты, когда М. М. Тарханов показывал нас, желторотых первокурсников, самому Константину Сергеевичу Станиславскому. Великий Мастер, прищурив проницательные глаза, внимательно рассматривал каждого из нас. «Ну-ка, послушаем, что умеют молодые люди. Какая у них дикция...» — говорил Константин Сергеевич.

До сих пор в моей памяти — его незабываемая красивая голова с огромной копной белых пушистых волос. Его «говорящие» руки лежали на ручках кресла как-то свободно и спокойно. Станиславский сидел просто и в то же время необычайно красиво, положив ногу на ногу. Помню, я даже мысленно отметила, что и в свои 70 лет он был удивительно хорош.

Вероятно, если человек красив изнутри, красив духовно, то с возрастом это обязательно отразится на его внешнос­ти. Проницательность ума, доброта и сердечность могут осветить теплотой даже самое, на первый взгляд, несимпа­тичное лицо.

В связи с этим мне вспомнился один случай. Как я уже говорила, будучи студенткой, я старалась бывать на всех встречах нашей театральной молодежи с известными людь­ми. Однажды к нам на встречу пришла красивая и умная женщина, известная актриса МХАТа Алла Константиновна Тарасова, которая была женой Москвина. Тарасова расска­зывала о себе, а потом предложила задавать ей вопросы. И один из наших студентов спросил: «Алла Константиновна, Вы такая красивая женщина, скажите, пожалуйста, что Вас как женщину могло привлечь в таком некрасивом мужчине, как Москвин?» В зале повисла тишина. Тарасова улыбнулась и ответила: «Молодой человек, очевидно, Вы никогда не видели красивых людей в их подлинном многооб­разии. Когда Иван Михайлович приходит домой после спек­такля, где он играл роль царя Федора Иоанновича, он долго не может выйти из этого образа. Образ продолжает в нем жить. И, глядя на мужа, я вижу, как необыкновенно горит его взгляд, вижу красивого, редкого и талантливого челове­ка. Мне жаль, молодой человек, что Вы не распознали этой красоты Ивана Михайловича».

Такие встречи не проходили бесследно, они учили нас, молодых студентов, бережно относиться к внутренней при­роде актера, к его неповторимости и самобытности. К слову сказать, Алла Константиновна Тарасова, несмотря на свою огромную популярность, в жизни была очень застенчивой и не старалась как-то особенно выделяться. Всегда серьезная, на чем-то сосредоточенная, словно осве­щенная изнутри, она часто приходила в институт в простом скромном платочке и была в нем царственно хороша. А когда на ее милом лице расцветала улыбка, когда она заразительно смеялась,— какими мягкими и женственными были черты ее лица. В ней был большой, именно женский шарм, была огромная привлекательность, но в то же время ее женственность всегда была очень целомудренной, скрытой.

Конечно, Тарасова была талантливой актрисой. Пре­красные внешние данные, умение находить точные детали в движениях, в оттенках голоса, чувство целого — это было присуще ей всегда. В «Анне Карениной» на сцену вышла актриса большого трагедийного масштаба. На одной из встреч со студентами Тарасова высказала мысль, которую я запомнила на всю жизнь: «Трагедия моей Анны заключа­лась в том, что она хотела жить только одной любовью. Но вместе с тем эта любовь была большая и... редкая». Немногие женщины способны на такое чувство.

В 60-е годы я с группой купаловцев отдыхала в санато­рии, на юге. В то время в Доме актера в Крыму находилась и Алла Константиновна Тарасова. Однажды, случайно встре­тившись с нами, она мило ответила на наше приветствие и прошла в каком-то простом, скромном сарафане, испы­тывая, как мне показалось, определенную застенчивость от пристального внимания в ее адрес.

«Русская Дузе» — называли ее в Париже, ей поклоня­лись, боготворили, обожали и слагали гимны. Жизнь этой актрисы неотделима от жизни Художественного театра со всеми радостями, взлетами, горестями и печалями, которые всегда окружают творческую личность. Во время войны разошлись пути Тарасовой и Москвина, но до конца дней каждый из них свято хранил преданность и верность своему театру, МХАТу.