И так же падал снег - страница 43
Я поплелся за ней, не зная, что сказать, о чем еще спросить ее. А она шла, не оборачиваясь, и все ускоряя шаг.
Я понимал, что глупо вот так идти за ней, но ничего поделать с собой не мог.
— Будешь приставать? — остановилась она у своих ворот.
Я хотел сказать, что не буду, но что-то застряло в горле, и я никак не мог проглотить этот ком.
Я пошел, как во сне, с трудом передвигая ноги, которые вязли в песке.
На скамейке, у нашего палисада, сидела Валька и прутиком водила по вырезанному: «Т-о-н-я».
На последней букве она остановилась и словно толкнула меня своими тяжелыми «буксирными» глазами.
Я сел, придавив ее прутик, чтоб не насмехалась больше, но она выдернула его из-под меня и стала что-то чертить на земле.
— Брось, Валька! Хватит!
— Сегодня, — заговорила она вкрадчиво, — после кино будут пластинки крутить, «Утомленное солнце»…
— Пусть крутят! Мне-то что?..
Она поднялась со скамьи и, передразнивая старую, испорченную пластинку, запела: «Утомленное солнце нежно с мо… нежно с морем проща-а-алось…»
Потом вдруг оступилась на дороге, на глубокой колее, и захромала, загребая ногой песок…
Кругом было пустынно и тихо. А на реке перекликались суда, и вахтенные давали отмашку белыми флажками-манишками, чтоб знать, кому каким бортом мимо пройти…
В половодье пристань стояла прямо под горой Верхнего Услона, но спадала полая вода — и дебаркадер пристани отдалялся все дальше и дальше: река вставала в межень, воложка совсем обмелела — и причал к концу лета перенесли чуть ли не к меловой горе Печищ, где добывался в шахтах белый камень. Перевоз «Волгарь» курсировал каждые два часа, и по вечерам мы с матерью ходили встречать отца «с провизией».
— Что-нибудь да притащит, — ворчала она, видя, как тяжело ступает отец по мосткам пристани, неся в обеих руках по огромной сумке.
А к концу лета он «притаранил» в вещевом мешке надувную резиновую лодку, которую мы тут же, на каменистом берегу, разложили, накачали в нее воздух небольшим складным насосом, спустили на воду — и двинулись «своим ходом» по мелководью.
Матери надувная резиновая лодка казалась ненадежной — и она просила, чтоб мы держались поближе к берегу:
— Не дай бог, лопнет — и мы на глубине пойдем ко дну — со всем нашим багажом.
Маленькими лопаточками-веслами я загребал воду, подталкивал лодку вперед, и она послушно шла по мелководью, не задевая плоским дном острых камней. Я радовался такому неожиданному подарку: «своя лодка»! и, не жалея сил, работал вёселками, поглядывая на родителей, которые сидели передо мной, подвернув под себя ноги, и поглядывали на берег, видимо, прикидывая, сколько времени уходит на эту дорогу.
— А ведь хорошо! — приговаривал отец. — Мы едем, груз с нами едет… Прекрасная прогулка по воде. А куда нам торопиться?
Мать отказалась от дальнейших прогулок по воде: «Уж больно неудобно сидеть», мне пришлось встречать отца одному, и каждый вечер я отправлялся в рейс.
Плаванье на «резинке», как окрестили услонские ребята мою лодку, было новой утехой. Во-первых, вся воложка была мне доступна: куда хочу, туда плыву, где хочу, там встану на прикол и закину удочку; а во-вторых… Я знал, что Тоня подсматривает за мной из окна и, может, грызет ее совесть: даже поговорить толком не захотела со мной, словно я какой прокаженный: «Не подходи близко!..»
Что за народ, эти деревенские девчата? Ни подойти, ни поговорить. Все с оглядкой, все с опаской… Но вот пусть теперь подглядывает за мной, кусает локти. А я вот, возьму да с Валькой — на ту сторону!.. Но что-то давно не видно этой Вальки…
Все нескладно в жизни. Жила бы в Верхнем Услоне Тамарка, мы бы с ней всю воложку обследовали, весь этот лес на «Маркизе». Говорят, до революции остров принадлежал итальянским маркизам. Выбрали же себе местечко! Видать, в Италии таких островов — с золотыми песками и столетними осокорями — не было, вот и пристроились здесь. Согнала их революция, а остров так и стали звать по-старинке: «Маркиз». Получается как бы один маркиз, а их здесь было побольше, и правильно говорить: «Остров маркиз», без заглавной буквы…
Когда я раскладывал на берегу свою надувную лодку, со всех сторон сбегалась ребятня. Кто не умещался в лодке, прицеплялись за веревочную снасть, что была протянута по борту, и плыли за нами. На середине воложки мы ныряли в воду, переворачивали лодку, бултыхались вокруг нее, и она была для нас — как большой спасательный круг, за который можно держаться одновременно целой ораве пловцов.