И так же падал снег - страница 44

Казалось, весь Услон смотрит на нас и все нам завидуют: такой шлюп, что не тонет, хоть его переверни вверх тормашками!

Но однажды, перегретый на солнце, правый надувной борт лопнул, лодка перекосилась, и двое пацанов, не умеющих как следует плавать, закричали дурными голосами. Мы, кто был повзрослее, стали изо всех сил подгребать к берегу, увещевая перепуганных ребят, что лодка все равно не утонет: остались и надувной левый борт, и кормовая часть, и днище, но ничего они не хотели слышать, глядя на воду, которая подступала к их босым ногам, и кричали, звали людей на помощь…

Добрались до отмели — и тут, как из-под земли, выросла на берегу знакомая фигура Вальки.

— Докатались! Митька, марш домой! Счас тебе мать всыплет!..

Один из пацанов выскочил из лодки и побежал стремглав в гору.

— Ну, что, дачник, — подступила ко мне Валька. — Отплавался на своей резинке?

— В два счета ее можно починить, — сказал я. — Поставить заплату — и все!

— На заплатке долго не покатаешься, — засмеялась она и, тряхнув головой, пошла вдоль берега.

Раскладывая на камнях аварийную лодку, я услышал ее голос:

Я посмотрел ей вслед и стал заталкивать в вещевой мешок свой резиновый, увядший без воздуха, шлюп…

На пристань пошел вместе с матерью и, не дав отцу рот раскрыть, выпалил, что потерпел аварию и надо где-то раздобыть резиновый клей, чтобы поставить заплату на правый борт лодки.

— Это уж — дома, — сказал отец. — За вами приехал…

Русская печь занимала у нас чуть ли не половину комнаты, и мать пригласила печника посмотреть, как переложить эту «чуду», чтоб место освободить, где бы Нюре был закуток.

И вот заявился к нам низкорослый, усатый дядька и, сняв замызганный картуз, поклонился матери:

— Здравия желаим!

— Здравствуйте, Григорий Яковлевич! — ответила мать и кивнула на печь: — Вот посмотрите — полкомнаты заняла…

— Дык ведь, так ее и клали, — погладил кирпичную стенку Григорий Яковлевич. — Чтоб в ей пироги печь и чтоб лежанка была.

— Пироги мы и так испечем, если будет мука, а лежанка нам вовсе не нужна.

— Да-а, — протянул печник. — Делов тут много, Гавриловна! Сколь тут кирпичей-то надо вынуть да еще посмотреть, как труба идет…

— Так вот — посмотрите! — сказала мать. — И прикиньте, сколько нам это встанет?

— Чё встанет? — не понял печник.

— Ну, сколько за работу возьмете, чтоб потом уж лишних разговоров не было.

— Да какие тут разговоры, Гавриловна? Сперва-то надо разобрать, потом сложить — за неделю не обернешься. Помощничков-то у меня нет, знай, один.

Мать призадумалась:

— Ну, ладно, посоветуемся с отцом, а так вы, значит, беретесь?

— Возьмусь, коли срядимся, а — для ради знакомства — вы мне стаканчик денатурки налейте.

— Денатурки?! — ужаснулась мать. — Вы что, денатурат будете пить?

— А я завсегда его пью. Казенную-то не так чувствуешь, а тут — чистый шпирт!

— Да какой же это чистый спирт, когда на бутылке написано: «Яд»?

— Эх-хе-хе! — покачал головой Григорий Яковлевич. — Для кого это написано-то? Рази что — для вас! А мы не брезгуем.

— Да как можно пить такую отраву? — не унималась мать. — И на бутылке — череп и кости.

— Череп? — усмехнулся печник. — Какой же он череп, когда чернильный карандаш? Настругают в чистый шпирт чернильного карандаша — и вся недолга! А с чернильного карандаша, чай, никто еще не помирал. Вон спросите-ка свово сынка, сколь он его слюнявил, а ведь живой-здоровый! — кивнул на меня Григорий Яковлевич и привлек в свидетели: — Так, что ли, я говорю?

Я молчал, глядя на его усы, которые как-то не соответствовали худому, узкому лицу печника и оттопыривались, как у задиристого кота.

— А для ради знакомства — это уж как водится! — настаивал он и мял в руке свой картуз.

— Сейчас пойду — посмотрю! — сказала мать и направилась в чуланчик.

Григорий Яковлевич подмигнул мне и заговорщически проговорил:

— Омман все это — насчет яда!

Минуты через три мать вернулась с пустыми руками.

— Аль не нашла? — глянул на нее печник.

— Нет, Григорий Яковлевич. Была где-то бутылка, видимо, всю израсходовала. Вот отец придет, тогда…

— Видать, с вами кашу не сваришь, — рассердился Григорий Яковлевич и уставился в потолок: — А крючок-то этот все висит…