Имя его неизвестно - страница 22

стр.

Василий мучительно тер виски, закрыл глаза.

— Успокойся. Наступит время, и ты уйдешь к партизанам, к Ворскле. Пойми, с твоей погребни мы будем передавать нашим братьям за Белгородом, какими путями им идти, чтобы меньше крови проливалось, крови наших людей. Мы обязаны! — шептал он. — На нас с тобой надеется сам командующий фронтом!..

Орися молча вытирала слезы.

— Если ты меня любишь, то ради любви нашей…

— И откуда ты взялся на мою несчастную голову!

И опять тихо. Орисе представлялось, что с фотографий на нее глядели живые глаза братьев и взгляды у них были укоризненные: «Надо помочь ему, Орися! И любить его надо. Он же тебя любит».

«Так… Так… Так…» — словно подтвсрдили дорогие сердцу слова и стенные часы, отстукивая новые секунды в их невероятно сложной и опасной жизни.

— А люди?.. Что скажут люди?..


И побежала жизнь разведчика двумя потоками: одна — Робертова — в комендатуре с врагами, другая — Василева — в Орисиной хате.

Работы у коменданта хватало. Немецкие власти временно прекратили мобилизацию молодежи в Германию. Но все физически здоровые люди из сел и городов обязаны были выходить на оборонные работы. Под усиленным конвоем, как арестантов, гнали фашисты крестьян, служащих и рабочих бездействующих сахарных и винокуренных заводов в степь. Там, под присмотром войсковых инженеров, люди копали противотанковые рвы и траншеи, совместно с солдатами сооружали у шоссейных дорог дзоты. Возле школ и заводов, в парках и рощах, которые так любовно оберегались в мирное время, теперь стучали топоры; словно змеи, шипели пилы. Фашисты безжалостно уничтожали столь драгоценный для степных районов Украины и Курщины лес. Тысячи дубов и тополей, едва выкинувших свежий лист, погибали в эти солнечные, весенние дни. За их стволами во время боев с советскими войсками будут прятаться немецкие пехотинцы и артиллеристы.

На служащих комендатуры возложили ответственность перед военным командованием за выход местных жителей на работу. Вместе с полицаями и старостами они проводили много времени в степи, возле проезжих дорог, на объектах.

Погнали на рытье окопов и Орисиных подруг, Галю и Марину. Вернее, прежних подруг. С того дня, как узнали они, что за Орисей таскается Гохберг, девушки отвернулись от нее. Идя под конвоем на работу, они не забыли напомнить полицаю Омельке:

— Не порядок, пан полицай! Мы должны работать, а Орися отлеживается.

— Да она с немчиком… Целоваться тоже работа! — насмехалась Марина.

— А может, вы бы прикусили языки! Завидно стало! — слышался рассерженный голос.

— Чему завидовать? Продажной шкуре?!

— Молчать! — гудел конвой.

Это голос Омельки. Хотя Омелько знал, что Орися подгуливает с новым переводчиком, все же он был не против того, чтобы и она погнула спину на окопах. Семью Сегеды Омелько не любил еще с довоенных лет. Знал всегда, что за штука Орися. И Омелько даже подумать не мог, чтобы она стала любовницей переводчика. «Вот и ожидай от этих баб! Они на все способны!» — осуждал Омелько Орисю, словно не он пошел на службу к немцам и не он предавал честных советских людей.

— Ладно! Я и Орисю выгоню на работу. Никому — так никому, и никакой поблажки! Такой уж новый порядок у панов немцев! Не то, что у наших! Дисциплина!

В это утро Роберт рано покинул домик старой одинокой Гарпины, где он снимал комнатку. Село давно уже проснулось. Люди успели вытопить хаты, и им приказано было идти на работы.

— Пан Роберт! — По хриплому полосу Роберт узнал полицая Омелько.

— Чего тебе?

— Да вот опять… Аришка не хочет идти на окопы. Обвязала голову полотенцем и говорит, что больная. Врет! Здорова, как телка. И мать не идет. Говорит, что старая… — докладывал Омелько, расправляя на плече ремень от винтовки.

У Омельки были старые счеты с семьей Сегеды. В сороковом году попробовал он выводить по ночам чужих телок, резал их с помощью своих дружков и отправлял мясо в Харьков, — поездом или на грузовых машинах. Украли они телка и у Сегеды. Те подняли шум. Милиция нашла в Омелькиной кладовой мясо. Его судили. С приходом немцев, однако, Омелько вернулся в село и уже больше двух лет издевается над своими односельчанами.