Испытание „Словом…“ - страница 10

Вывод мог быть только один. Рязанец Софоний не был автором ни «Задонщины», ни, конечно же, «Слова о полку Игореве». (5, 192) Упоминание имени Софония в «Задонщине» было данью признательности автора и всего русского народа за своевременную весть и, главное, конечно же, за его мужество. Тем более что Ржига установил и положение вестника при дворе Олега Ивановича. В грамоте 1372 года, выданной Олегом рязанским за восемь лет до Куликовской битвы известному Ольгову монастырю, сохранился перечень рязанских бояр, подтверждающих юридический акт своего князя. Первым, на самом почётном месте, был назван Софоний Алтыкулачевич, по-видимому тот самый доверенный человек великого князя рязанского, который в известной мере предопределил исход трагического столкновения Орды и Москвы возле «Дона великого»…

Открытие приписки к псковскому Апостолу 1307 года и «Задонщины» со всеми её списками и отголосками в тексте «Сказания о Мамаевом побоище» показало наглядно, что «Слово о полку Игореве» не просто существовало в русской письменности задолго до своего опубликования на рубеже XVIII–XIX веков; оно существовало, как можно думать, в разных редакциях, или, как говорили в старину, изводах, оказывало влияние на литературный процесс, прямо или косвенно цитировалось. Были найдены и другие памятники русской письменности, своим слогом, образностью, ритмикой, древностью составившие достойное окружение «Слову…», — «Моление Даниила Заточника», «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», «Слово о князьях», «Слово о погибели Русской земли», некоторые апокрифы, в которых, как например, в «Слове Адама во аде к Лазарю» или в «Слове о правде и неправде», происходящем из сборника Кирилло-Белозерского монастыря, можно видеть стилистические обороты, схожие с языком древней поэмы.

Теперь уже нельзя было вслед за А.С. Пушкиным сказать, что «за нами тёмная степь, и на ней возвышается единственный памятник: „Песнь о полку Игореве“…». Открытия следовали за открытиями, и в 1883 году Е.В. Барсов, подводя итоги изучению «Слова…», мог с достоинством отметить, что «теперь никому и в голову не приходит заподозревать в нём (то есть в „Слове…“. — А.Н.) новейшую подделку или же позднейшую компиляцию из старинных преданий. Изучение его стремится или к тому, чтобы восстановить текст рукописного оригинала, напечатанного в первом издании, в его палеографической точности, исправить испорченные места и восстановить истинный смысл их, или же к тому, чтобы понять его в частях и целом в связи с эпохой западновизантийской образованности XII века».

Впрочем, так ли уж серьёзны были сомнения в подлинности «Слова о полку Игореве»? Знакомясь с литературой о «Слове…», вникая в полемику по поводу истолкования того или иного выражения, прочтения отдельных слов и тёмных мест, можно заметить, что серьёзной оппозиции, отрицающей древность, или, как стали потом говорить, подлинность «Слова…», на первых порах не было. Познакомившись с текстом поэмы А.Шлёцер признал его безусловную древность. Е.Болховитинов возражал всего лишь против отнесения сочинения к XII веку, считая, что поэма о походе Игоря была написана в конце XIV или в XV веке, — мнение, до сих пор разделяемое некоторыми учёными.

Первые голоса скептиков раздались, когда подлинник рукописи исчез в огне пожара, и сравнивать печатный текст оказалось не с чем. Но сгорел ли он?

Уже в наше время П.Н. Берков, крупнейший знаток культуры и литературы XVIII века, обратил внимание на рассказ о гибели коллекции А.И. Мусина-Пушкина, сообщённой княгиней С.В. Мещерской. Она родилась в январе 1822 года, так что быть свидетельницей нашествия французов в 1812 году не могла. Но она была внучкой А.И. Мусина-Пушкина, дочерью князя В.П. Оболенского и княгини Е.А. Оболенской, урождённой Мусиной-Пушкиной, и обстоятельства гибели коллекции деда были ей известны чуть ли не со слов очевидцев.

По её словам, летом 1812 года, когда вторжение наполеоновской армии стало уже возможным, А.И. Мусин-Пушкин, уезжая в ярославское имение, из предосторожности убрал самые ценные рукописи в подвальные кладовые и замуровал в них вход. Позднее, когда неприятель подошёл к Москве, граф послал подводы, чтобы всё вывезти в деревню. Сняты и отправлены в деревню были все картины, серебро, статуи, но до замурованных кладовых не решились дотронуться. В деревню выехала почти вся дворня: для охраны дома осталось лишь несколько семей.