Испытание „Словом…“ - страница 11

(5, 193) Обширный и прекрасный дом, стоявший за Земляным валом, был сразу занят французами. Скоро они сумели подружиться с оставшимися дворовыми людьми, охотно принимавшими участие в попойках. Как-то, по словам этих людей, французы стали хвастаться своим оружием, утверждая, что ни у кого такого больше нет. Но тут у слуг взыграл патриотизм: «Ружья? Какие это ружья! Вот у нашего графа ружья!» «Где же они?» «А вот тут, за стеной!…» Стена была разобрана, коллекции растащены, а остальное, как говорит семейное предание, погибло в огне…

Но дом-то ведь не горел!

Интересно и другое. По словам княгини С.В. Мещерской, некоторые рукописи, в том числе и подлинное «Слово о полку Игореве» и часть Несторовой летописи, были спасены от погибели тем, что находились в то время у историографа Карамзина. Какая часть Несторовой летописи? Пергаменная Лаврентьевская? Но её Мусин-Пушкин успел подарить императору Александру I, а тот передал летопись как национальное достояние в Публичную библиотеку. Другая летопись? О ней мы ничего не знаем. Во всяком случае, у Карамзина ничего уцелеть не могло. Его собственная библиотека полностью сгорела, а сам он в письме И.И. Дмитриеву уподоблял себя знаменитому Камоэнсу — он уходил из Москвы пешком, унося на плечах черновые рукописи «Истории государства Российского».

«Ошибка ли это памяти или семейная традиция, сказать трудно, — писал П.Н. Берков.— Во всяком случае, забыть эту версию о спасении „Слова…“ едва ли следует».

Здесь стоит подчеркнуть другое: если предание справедливо, рукопись «Слова…» могла не погибнуть. Ведь не случайно же время от времени объявлялись очевидцы, державшие какую-то рукопись «Слова…» в руках, — то в Петрозаводске перед революцией и в первые годы после неё, то в Астрахани, где какой-то мужик продавал оптом воз старинных книг, на котором сверху лежала рукопись «Слова…». У очевидца не хватило денег, и весь воз купил какой-то казах… То вдруг, слышал я сам, где-то в Трубчевске, Брянске или Курске объявлялся древний список «Слова…»; потом оказывалось, что за этим списком надо ехать в Калугу или Рязань, но окончательного адреса, конечно же, никто не знал.

А.И. Мусин-Пушкин и Карамзин. То там, то здесь всплывало сочетание имён, утверждавшее тесную связь, чуть ли не дружбу между этими людьми, так разнствующими летами, положением в свете, сходившимся разве что на своей любви к отечеству и отечественной истории. Но были ли они дружны? И так ли уж много почерпнул Карамзин в библиотеке графа? Не очередная ли это легенда? Иначе как объяснить раздражение, которое порой сквозит в примечаниях историографа по отношению к издательской деятельности графа? Почему он оставался в стороне во время спора скептиков о рукописи? Почему даже самая смерть графа и память о нём не возбудили в Карамзине желания поделиться воспоминаниями, сказать несколько прочувственных слов? А ведь на отзывах и свидетельствах Карамзина до сих пор утверждают мнения о характере действий, знаниях и даже принципах издания древних документов А.И. Мусина-Пушкина!

Карамзин пользовался многими библиотеками, в том числе, возможно, и библиотекой А.И. Мусина-Пушкина. Во всяком случае, он держал в руках рукопись «Слова о полку Игореве» и в примечаниях к первому тому своей «Истории…» привёл выписки, расходящиеся с печатным текстом. Расхождения могли свидетельствовать о недобросовестности издателей и обращали мысль на возможное существование других ошибок. Больше того, воспользовавшись пергаменным списком «Правды Руской», как сам он пишет, из библиотеки Мусина-Пушкина, Карамзин показал несоответствие подлинника печатному тексту, изданному А.И. Мусиным-Пушкиным совместно с И.Н. Болтиным в 1792 году, хотя в предисловии издатели обязывались напечатать текст «буква в букву».

Здесь была какая-то тайна. Но в чём она состояла?

Считается, что первые томики «Истории…» Карамзина с обличающими примечаниями вышли в 1816 году, ещё при жизни графа. Он их должен был видеть, вероятно, Карамзин послал их Мусину-Пушкину одному из первых. И что же ответил тот? Как отреагировал? Никак. Судя по всему, промолчал. Точно так же как не ответил больше Калайдовичу.