Истоки конфликтов на Северном Кавказе - страница 20

• возможность использовать ресурсы противоположной стороны конфликта для решения проблем и обеспечения интересов отдельных властных элитных групп (как будет показано в последующих главах, такие случаи тоже нередки);

• возможность списывать собственные, не имеющие отношения к конфликту, провалы власти на другую сторону конфликта[85].

Чем дольше продолжается конфликт, тем больше, при прочих равных условиях, усиливаются и укореняются интересы, связанные с получением ренты от конфликта.

Фактор использования конфликта как актива со стороны властных элит не только в их противостоянии друг другу, но и в противостоянии третьей стороне, существенно усложняет и модифицирует рассмотренную выше модель государства Д. Норта и его соавторов. В условиях порядка ограниченного доступа властные элиты не только, как это уже демонстрировалось выше, порождают насилие за счет тех же действий, какими стремятся его нивелировать, но и далеко не во всех случаях стремятся к максимальному снижению потенциала насилия в обществе. Скорее, они заинтересованы поддерживать насилие на подконтрольном им уровне, получая от этого максимально возможную ренту.

Особая проблема – это влияние исторического опыта насилия в отношении тех или иных общностей Северного Кавказа на современные конфликты. И в царские, и в советские времена северокавказские народы испытали достаточно много насильственных действий со стороны властей – кровопролитные войны, депортации, насильственная ассимиляция и т. п. Можно ли считать, что «замкнутый круг насилия» продолжается с тех времен? В самом регионе часто можно услышать, что чуть ли ни все конфликты определяются исторической несправедливостью в отношении тех или иных народов, местных сообществ и т. п. С одной стороны, к подобным оценкам надо относиться с осторожностью. Реанимация исторических аргументов, далеко не всегда поддающихся однозначной интерпретации, – это обычно способ усиления позиции для достижения вполне современных интересов. С другой стороны, полностью отрицать исторический контекст событий для понимания современной ситуации также было бы неправильно.

Так, серьезнейший пласт конфликтов на Северном Кавказе связан с проходившей в годы Второй мировой войны депортацией ряда северокавказских народов – чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев – и насильственным заселением на их территории переселенцев из других мест. Судя по всему, депортированные с Северного Кавказа составили более 20 % общего числа депортированных в этот период[86]. Лозунг реабилитации репрессированных народов являлся основой мобилизации населения в рамках многих северокавказских конфликтов 1990-х гг. Тем не менее заметим, что далеко не во всех случаях сам по себе факт депортации привел в дальнейшем к эскалации конфликтов. Так, депортация в соседней с северокавказскими республиками Калмыкии не имела подобных последствий.

Можно предположить, что исторический контекст важен не сам по себе, а тем, как он влияет на положение и интересы тех или иных групп населения в современной ситуации. Очевидно, депортация ряда северокавказских народов и насильственное заселение их исконных земель представителями других этносов оставили после себя проблему перекрестных притязаний различных сообществ на определенные территории. Именно подобные сохраняющиеся до настоящего момента притязания, а не просто факт исторической несправедливости, лежат в основе существующих на подобных территориях конфликтов. Причем, судя по всему, ценность оспариваемых ресурсов непосредственно связана с остротой воспроизводящихся конфликтов. Так, одним из наиболее острых земельных конфликтов, имеющих подобные исторические корни, является осетино-ингушский. При этом «…равнинный, земледельческий Пригородный район был основной житницей для потерявших его ингушей и является одной из наиболее плодородных зон для приобретшей его Северной Осетии»[87].

Исторические факторы также определяют те или иные характеристики современных сообществ, вступающих в конфликт: степень их сплоченности, религиозности и т. п. Так, М. Рощин утверждает, что у народов, переживших депортацию, религиозные традиции сохранились в бо льшей мере, тогда как «у многих соседей чеченцев из числа тех, кто не пережил трагедии депортации, за исключением, пожалуй, дагестанцев, их религиозные традиции оказались в значительной степени утраченными»