Из сборника «Поздняя латинская поэзия» - страница 12

     Вдруг возвысила глас с седалища грозного трона

75 Та, чей удел — безумия вопль, смятение грешных

Душ, и пена у рта, кипящего гневом, — Мегера.

Кровь она пьет, но запретную кровь, которая льется

В битвах, губящих род, где отец заносит на сына,

Брат на брата свой меч. Она Геркулесовы очи

80 Мглой покрыла и лук осквернила, спасительный прежде;

В длань Афаманта она вложила разящие дроты;

В доме Атридов она ликовала в вакхической пляске,

Смерть громоздя на смерть; и в браке она возводила

Мать на Эдипово ложе и дочь на Фиестово ложе,[7]

85 Так сказала она, и слова ее сеяли ужас:

     «Против богов знамена вздымать — недолжная, сестры,

И невозможная мысль. Но ежели пагубу миру

Мы уготовать хотим и общую гибель народам,

То у меня чудовище есть страшнее, чем гидра,

90 Тигра проворней, сильней порывов свирепого Австра[8]

И вероломней, чем желтый поток в теснине Еврипа,[9] —

Это Руфин! Его приняла я от матерних чресел

Лоном моим; у меня на руках младенцем он ползал,

Он обвивал в слезах мою непреклонную шею,

95 Ртом припадал к сосцам, и тройными его языками

Змеи лизали мои, крепя ему мягкое тело.

Я наставляла его в коварстве и многом искусстве

Зла; у меня он узнал, как являть лицемерную верность,

Злобное чувство скрывать и таить обман за улыбкой.

100 Смолоду был он свиреп и сжигаем стяжательной страстью:

Ни Тартесийский песок в драгоценном кипении Тага,

Ни золотые затоны Пактола с их красным отливом

Жажду его утолить не могли бы: исчерпай он целый

Герм в лидийской земле, — он пылал бы все больше и больше![10]

105 О, как он ловок прельщать и рушить дружбу враждою!

Если б такой, как он, явился бы в древние годы, —

От Пирифоя ушел бы Тесей, оскорбленный Орестом

Скрылся Пилад и гневом пылал бы на Кастора Поллукс.

С гордостью говорю: меня самое превзошел он,

110 Быстрым умом обогнав! Но не к чему долгие речи —

В нем одном — все зло, что в нас содержится порознь».

Вот кого я хочу, согласие ваше услышав,

В царский дворец ввести к правителю круга земного:

Не устоит его дух пред вскормленным мной кознодеем!»

115      Крик раздается в ответ и рук нечестивых плесканье —

Весь прославляет собор измышление пагубы новой.

И говорившая, синей змеей препоясавши ризу

И адамантом скрепив шипящие волосы, мчится

120 К шумным валам Флегетона, где лес пламенеет на бреге;

Вырвав оттуда сосну, в смоляном зажигает потоке

И быстролетным крылом рассекает застой подземелий.

     Берег в Галлии есть, на самой окраине дальней

Вдоль океанских раскинутый вод, где в оное время

125 Жертвой кровавой Улисс пробуждал молчаливые сонмы.[11]

Там летучих душ с глухим шелестением крыльев

Слышен жалобный плач, и прохожие видят селяне

Бледные призраки лиц и летящие тени умерших.

Здесь-то, из-под земли явясь, осквернила богиня

130 Светлые Феба лучи и пронзила эфир завываньем

Страшным, которого мертвенный звук долетел до британцев,

Землю сотряс в сенонском краю,[12] и в испуге Тефия

Хлынула вспять, и Рейн застыл над уроненной урной.

Здесь-то, преобразив в седину змеиные кудри,

135 Облик старца она приняла, угрюмые щеки

Сетью морщин иссекла и мнимо усталые стопы

В путь обратила к стенам Элузы,[13] к знакомому крову;

И, устремив ревнивый свой взгляд в лицо человека,

Худшего, чем сама, такое промолвила слово:

140      «Ты ли, Руфин, ушел на покой, и цветущие годы

Праздно в отеческих тратишь полях, без пользы и славы?

О! ты не знаешь того, что судьбы, что звезды, что счастье

В дар готовят тебе: ты станешь владыкою мира,

Если за мною пойдешь! Не смотри, что я стар и бессилен:

145 Есть во мне дар волхвовать и жар узнавать о грядущем,