Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - страница 41

Решившись, он сделал эти три шага, церемонно склонился перед молодой женщиной и пригласил ее на танец. Несколько секунд он совсем близко перед собой видел Альмариана — пожелтевшие щеки, маслянисто-черные глаза — и обращенное к нему лицо Мадлен, ее бесцветный взгляд, не выражавший ничего, кроме скуки. Она нехотя согласилась. Неужели она до сих пор его не узнала? Обнявшись, они покачивались в такт музыке, и в горле у Флавьера стоял ком. Ему казалось, будто он нарушает чье-то повеление, преступает какой-то важный запрет.

— Моя фамилия Флавьер, — сказал он. — Это вам ни о чем не говорит?

Она из вежливости сделала вид, будто пытается вспомнить.

— Нет, простите… точно, нет.

— А вас, — спросил он, — вас как зовут?

— Рене Суранж.

Он чуть было не принялся возражать, но вовремя сообразил, что она вынужденно скрылась под чужим именем, и его смятение возросло. Искоса он разглядывал ее. Лоб, голубизна глаз, линия носа, очертания скул — каждая черточка этого лица, которое он любил и бессчетное число раз воскрешал в памяти, были такими, какими он видел их и раньше. Стоило прикрыть глаза, как ему начинало казаться, что он перенесся в тот зал Лувра, где в первый (и единственный) раз держал Мадлен в объятиях. Однако прическу новой Мадлен нельзя было назвать элегантной, рот выглядел увядшим, несмотря на кремы и помаду. Может, оно и к лучшему. Он больше не страшится ее. Он осмеливается прижимать ее к себе, чувствовать в ней жизнь. Несколько минут назад он убедился, что это живая женщина, и уже зол на себя за то, что желает ее, словно осквернил этим что-то глубокое и чистое.

— До оккупации вы жили в Париже, не так ли?

— Нет. В Лондоне.

— Странно! А живописью вы не занимаетесь?

— Да нет, нисколько… Правда, когда нечем заняться, я набрасываю рисунки, но дальше этого дело не идет.

— Вы никогда не были в Риме?

— Нет.

— Зачем вы пытаетесь меня обмануть?

Она взглянула на него своими незабываемыми светлыми, будто пустыми глазами.

— Уверяю вас, я не обманываю.

— Сегодня утром вы видели меня в холле. Вы узнали меня. А теперь делаете вид…

Она попыталась высвободиться, но Флавьер прижал ее к себе, благословляя оркестр, игравший нескончаемую мелодию.

— Простите меня, — сказал он.

В конце концов Мадлен на протяжении многих лет и не подозревала, что она — Полина. Ничего удивительного и в том, что Рене еще не знает, что она — Мадлен. «Я совсем пьян», — подумал Флавьер.

— Он ревнив? — спросил он, кивая в сторону Альмариана.

— О нет, — с грустью промолвила она.

— Черный рынок, верно?

— Разумеется. А вы?

— Я по другой части. Адвокат. Он очень занят?

— Да. Он часто уходит.

— Значит, днем с вами можно увидеться?

Она не ответила. Он опустил руку чуть ниже, к талии Мадлен.

— Если я вам понадоблюсь, — сказал он, — мой номер — семнадцатый. Не забудете?

— Нет… А теперь мне пора к нему…

Альмариан курил сигарету и читал «Дофинэ либере».

— Похоже, он прекрасно обходится без вас, — заметил Флавьер. — До завтра!

Он поклонился, затем пересек холл, забыв, что так и не поужинал. В лифте он спросил служителя:

— Альмариан… он в каком номере?

— В одиннадцатом, месье.

— А эта дама, которая с ним, — как ее зовут?

— Рене Суранж.

— Это ее настоящее имя?

— Во всяком случае, так значится в ее паспорте.

Флавьер не любил делать подарки, но тут вдруг почувствовал, что его тянет к расточительству. Господи, да он отдал бы все на свете, лишь бы узнать! Перед сном он выпил несколько стаканчиков воды, но туман в голове так и не рассеялся. Он вынужден был сознаться себе, что снова боится. Неважно, что он пьян, — он прекрасно отдает себе отчет, что она должна была его узнать. Или она потеряла память. Или разыгрывает комедию. Или же она — не Мадлен!

Назавтра, проснувшись, он после недолгих размышлений заключил, подтрунивая над собой, что ему самое время ехать к врачу в Ниццу. Вспомнив, какую чепуху он городил вчера, он покраснел. К тому же в Марселе ему больше нечего делать. Здоровье превыше всего. И к черту эту девку, похожую на Мадлен!

Тем не менее, подкараулив уход Альмариана, он подошел к двери с табличкой «И», постучался негромко, как свой.