Избранное - страница 9
— Неважно, господин Костайке.
— Нет, важно.
— А я говорю — неважно, да ты и сам знаешь, в каком классе я была, тебе Эмиль рассказывал, и я говорила. Не спрашивай меня больше, все равно не поверю, будто ты забыл.
— Запамятовал, барышня, ей-богу.
— Ничего ты не забыл, все-то ты помнишь, и перестань прикидываться эдаким дурачком, не верю я тебе. И по деревне ты не от дурости слоняешься, а может, и впрямь поглупел, раз городишь такое…
— Да ты никак оскорбляешь меня, барышня, дураком обзываешь, я не ослышался?
— Сам дураком притворяешься, а может, и не притворяешься, раз думаешь то, что думаешь…
— Смех, барышня, берет, да и только.
— Ну и смейся на здоровье, кто тебе не велит, чего ж ты не смеешься?
— Барышня, я старше тебя, и, если б не Эмиль, по-иному бы я сейчас с тобой разговаривал.
— Так бы и разговаривал. Повезло тебе: в деревне нет мужиков, давным-давно нет, кругом одна детвора и та под замком, да еще старики и бабы, а бабы-то народ слабый, боятся дом без присмотра бросить, детей без куска хлеба, а то, не дай бог, и вовсе круглыми сиротами оставить… Тебе повезло. И только. Не за аспирином я к доктору ходила, да ты и сам знаешь, небось подслушивал поблизости. Да что без толку говорить… Мертвый мертв, а обычаи есть обычаи.
— Я видел, как ты свечи зажигала…
— Чтобы человек предстал перед господом богом нашим пресветлый душой и телом.
— Смешно мне, барышня, — захохотал Костайке.
— Охоч ты до смеха, господин Костайке. А вдруг кто отобьет у тебя охоту смеяться?
— Говоришь, свечи надобны, чтобы…
— Чтобы пришел он на тот свет очищенным, просветленным…
— Вот оно что…
— Душа усопшего летает, будто птица.
— Ага, и ей нужен свет…
— Да, душа скитается там, где жил человек, летает птицей шесть недель… Грех великий оставить покойника без свечи, без зажженной, свечение свечи — верное знамение, что душа усопшего чистой и светлой при жизни была.
— А откуда ты знаешь, какая душа у серба?
— Так говорится, когда человек преставится…
— Послушай-ка, барышня, ты полагаешь, я дурак дураком, ан нет, и я тебе это докажу. Ты вот в колокол звонила. Так велят обычаи, правда?
— Да, таков обычай — по мертвому в колокол бить, чтобы господь бог услыхал, и принял его, и простил, и успокоение даровал.
— Барышня, может, я и впрямь дурак, но не дурнее других. А ты за болвана меня принимаешь, талдычишь про господа бога, про обычаи, чтобы я подумал, поверил даже, будто ты потому в колокол звонила, потому желтые восковые свечи жгла.
— Раз ты не дурак, то понимаешь — и другие причины есть.
— Понимаю, барышня. Ты думаешь, я круглый дурак, не переступлю через то, что у тебя с Эмилем было, сынком моим единственным? Рассчитываешь на мою отцовскую слабость, вполне законную? Хочешь верх надо мной взять? Знала, я закрою глаза на то, что ты в колокол звонила. Вот я и закрыл их, как покойник.
— Закрыл, потому как неприятностей опасался, не хотел, чтоб тебе шею намылили эти, шефы твои. Замял историю с колоколом, полоумной, поди, меня объявил, что, мол, с нее взять, раз свихнулась… А Эмиль тут ни при чем. Зачем ты врешь, будто все ради Эмиля делаешь? Благодарил ты меня, ручку целовал, думал, последую я твоему совету, дома за закрытыми ставнями сидеть стану, а советчиком ты был не мне одной, и доктору, и другим, оттого надеялся, что сойдет тебе все с рук. А я взяла да и зазвонила в колокол.
— Зазвонила, чтобы за Эмиля мне отомстить? За то, что у тебя с ним было?
— Нет, не мстила я. В колокола бьют по душе усопшего, в деревне — покойник, и деревня эта не опустелая, не безлюдная. Нет, нет, не мстила я, так велит обычай народа нашего.
— Может, и не мстила. Но и не обряд вершила. Ты, барышня, девушка умная, на бога, и загробную жизнь, и россказни про летающие души тебе начхать, а свечки ты зажгла мертвому сербу, чтобы мне насолить, мне и этим, а «тот свет» и обычаи тут — сбоку припека.
— Таковы верования края отчего, господин Костайке, так уж заведено на нашей земле, и тебе не к чему дознаваться, верю я в бога или нет. Землю и людей привечать надо, земля людей породила, в землю они и уйдут. Смерть есть смерть, в друзьях у нее никто не ходит. Серб умер без свечи, темной смертью. Пускай хоть погребен будет со свечами засветленными. Негоже нам позорить свой род, господин Костайке. Катарина как-то золотые слова сказала: «Кто не даст гроша на поминки, от того не жди и полтинки».