Избранное. Романы - страница 37

Завод в дни призыва стал похож на большую ярмарку. Чего только не навезли сюда степные казахи! И скот, самый упитанный и породистый, и вещи, самые дорогие и редкие, и хватких натасканных беркутов, гончих и борзых. Много всякой утвари, кустарной работы.

Все лето боролся народ за свои права с дубинами и пиками против винтовок. Но плетью обуха не перешибешь, сопротивление стало бесполезным, а смирившись, народ попал в еще большую зависимость от волостных старшин. Снятие с военного учета, устройство на завод (заводских не брали) или освобождение по болезни — ничего не делалось без взятки. Сам крестьянский начальник, Аубакир, волостные заправилы выжимали последний грош у зависимых людей. Несчастные совали взятку даже фельдшеру Ивану Антоновичу, чтобы получить липовую справку. Наверное, никогда так буйно не расцветала взятка на этой земле, никогда так низко не падали людская честь и совесть. Стервятник ест падаль, и его презирают, а человек в эти дни поедал живого собрата. Толпа, окружившая дом с железной крышей, посреди заводского двора с мольбой взирала на небо. В бездонной синеве островком висело яркое облачко. Легкое, белое, оно казалось самой справедливостью, которой не осталось на земле места.

Сарыбала бесцельно бродил в толпе возле дома с серой крышей. Жуткое зрелище пугало, вызывало в нем жалость к людям и слезы, но уйти, убежать отсюда не было сил.

Из комнаты, где заседала комиссия, вышел парень, совершенно голый, прикрылся руками. Левый глаз у него закрыт большой опухолью.

Сразу же бросились к нему родные.

— Освободили?

— Освободили.

— О аллах, оставил моего единственного! Приношу в жертву барана! — воскликнул старик отец и заплакал (старик дал взятку фельдшеру, и тот капнул в глаз какого-то зелья).

— Чему радуешься, отец? — с горечью проговорил юноша. — Без глаза, наверно, остался… Если бы вернули мне глаз, пошел бы не только на работу, но и на войну.

— Не говори так, жеребенок мой. Попал в беду — жертвы не миновать. Одной голове хватит и одного глаза. Если б я потерял тебя, то лишился бы обоих глаз, — причитал отец.

— Пойдем быстрей к Ивану Антоновичу, болит. Может, даст какое-нибудь лекарство.

Родные, окружив джигита, повели его к фельдшеру. Посыльный начальника Симак выбежал на крыльцо, бросил по сторонам беглый взгляд, будто потерял кого-то. Увидев уходящего старика, побежал за ним с криком:

— Эй, отагасы[17], оставь мне сюинши[18], сюинши оставь!

Чего жалеть старику, если он не пожалел сыновьего глаза? Симак вернулся, облизываясь как собака, напившаяся молока.

Раздевшись, множество призывников ожидали своей очереди. Среди них косой Абен. Он не просто косой, правый глаз его совершенно не видит, закрыт бельмом. Если не годен слепой, то и этого не должны брать. Вышел Симак и крикнул:

— Кто будет Кали Джакин, входи!

— Я! — отозвался бельмастый Абен и пробормотал: — О аллах, хоть бы взяли…

Сарыбала в недоумении. У всех одно желание — остаться, а этот сам рвется в солдаты. Посыльный вызывал Калия, сына Джаки, а пошел за него Абен. Скоро вернулся:

— Взяли!

Его радость не разделил никто. Когда Абен пошел домой, Сарыбала догнал его и спросил:

— Агай, вы ведь не сын Джаки, я знаю Калия.

— Не болтай много, — предупредил тот, моргнув здоровым глазом. — У меня жена и дети. Они получат за меня корову с теленком и одну лошадь. Я пятнадцать лет батрачил и столько не заработал. Останусь в живых — вернусь. Если смерть придет, найдет тебя и в юрте.

— Жена и дети согласились?

— А куда им деваться! Птица летит или зверь бежит — все ищут пищу, все жить хотят. Поплакали, погоревали и согласились. Что делать, дорогой, если нет другого выхода?

Абен внешне весел, но голос его дрожит, не может полуслепой скрыть тревогу и страх. Сарыбала отстал. Абен ушел, но жалкий голос его долго звучал в ушах мальчика. Когда Сарыбала вернулся, из комнаты комиссии вышел голый мужчина с широкой бородой. Он трясся от гнева. Забыв прикрыться руками, он возбужденно закричал:

— Гляньте, люди, разве мне тридцать один год? Мне сорок! Проклятые, зачем убавили мне года? Жаль, я раньше не знал, что так получится. Сам бы погиб, но подмял под себя хоть одного из этих шакалов!