Избранные стихотворения и поэмы (1959–2008) - страница 7

и пытку, как от янычар,

терпел я, крепковер.

Один зудел, другой трубил,

а я на стену лез,

и так я сыт их пеньем был –

по горло, под зарез!

А тут и Муза – не уснешь! –

толкает локтем в бок.

Ей-богу, наточить бы нож

и всех троих – в лесок.

Но нет, уж если Гете сам

руки поднять не мог

на муху злую, где уж нам

окровавлять листок.

Быть может, этот, тоже злой,

назойливый стервец,

как муха та, поклонник

мой, мой ангел, наконец.

1979

Чу! пенье! я туда скорей…

Н. Некрасов

Острил, смеялся, намекал

на тонкий смысл под видом фальши,

а сам как птица отвлекал

от своего гнезда все дальше,

чтоб посторонний не просек,

какое подозренье прятал,

все дальше, дальше, скок да скок,

по древу мысленному прядал,

в такие дебри заводил

простой, но верною приманкой,

что где там след! – а сам следил

за откровеньями под банкой.

Была компания пьяна,

к тому ж, друг дружку ухайдакав,

как чушки рвали имена:

Бердяев! Розанов! Булгаков!

при этом пусть не короли,

но кумы королю и сами:

тот из князей, тот из ИМЛИ,

а та – с зелеными глазами,

и в общем не ахти гостей,

но шуму, дыму, фанаберий –

как в клубе, даром без костей

язык, размоченный в фужере.

Из-за случайного стола

к столу случайному нагрянув,

вся эта публика была

как бы соавтором романов,

идей с расчетом на успех

и веяний, сродни обрядам.

Та к вот, пока морочил всех

один, прочесывая взглядом,

другой, со всеми заодно,

вполуха слушал ахинею

и молча подливал вино

хозяйке, сидя рядом с нею.

Их руки, шаря под столом,

нашли друг друга и томились,

а мысли, мысли – соколом

и мелкой пташкой проносились.

от шашни в лицах: тесный круг

и пресловутый треугольник:

он, и она, и чей-то друг,

и кто еще? – и случай-сводник;

и круг беседы, не один,

а кратно действующим лицам,

но эту дверь открыл Бахтин,

и мы не будем зря ломиться,

тем более что вряд ли речь

уликой служит очевидной,

напротив, чтоб верней отвлечь,

чем горячей она, тем скрытней;

и под шумок пристрелка глаз,

подкопы, шпильки, каламбуры

и драма, корчащая фарс,

и что еще? – и шуры-муры.

Что о чужих гадать, когда

и близкая душа – потемки.

О том о сем, туда-сюда,

амуры, вермут из соломки.

Ну сколько можно блефовать!

И вот, расставив стулья шире

и свет убавив, танцевать

пошли, блуждая по квартире,

на ностальгической волне –

моя любовь не струйка дыма –

поплыли тени по стене

под дуновение интима,

и запах мускусных гвоздик,

нет, купины неопалимой,

провеял в комнатах на миг

и все смешал, непостижимый.

Она была, конечно, с ним,

то есть с другим, и в полумраке

их танец был неотличим

от забытья. Шло дело к драке,

а то и хуже. Муж взял нож

и повертел в руках бесцельно.

Бифштекс давно остыл. Ну что ж,

сказал он, это не смертельно.

Он потянулся к коньяку

и рукавом попал в консервы.

А, черт, везет же дураку! –

он встал, не выдержали нервы,

и, хлопнув дверью, в туалет

вошел и повернул задвижку

и долго – чем вам не сюжет? –

не выходил... Читал ли книжку,

или курил, потупя взор

и пепла длинного не сдунув,

поскольку с некоторых пор

страдал болезнью тугодумов,

или ревниво распалял

воображение дурное,

или, напротив, слишком вял

был образ, как и остальное,

во всяком случае, пока

он пропадал, о нем забыли,

и кто-то пенку с молока

уже снимал, но тут завыли

и вправду черти; с кондачка

решил он: что ему Гекуба!

и под проточный свист бачка

он вышел и сказал:

– Чайку бы.

А чай уже стоял. Вино

еще стояло недопито.

Но кто-то крикнул: – В Дом кино! –

с энтузиазмом неофита,

и сразу сделался галдеж

у вешалки (была суббота),

жена спросила: – Ты идешь? –

и муж ответил: – Неохота.

Потом возникла толчея

у двери (завтра воскресенье):

– Но ты не против, если я...

– Твои дела! – от разрешенья

он сам, казалось, был смущен

и медлил, все мы духом слабы,

да и что толку, думал он,

не бить же стекол из-за бабы.

Вот лифт за дверью громыхнул,

и дверь ударила в парадном,

и он, дослушивая гул,

остался в полумраке смрадном.

Потом настигла тишина.

Он подошел к окну и вживе

увидел, стоя у окна,

как бы в обратной перспективе

коробки гаражей, продмаг

и ящики кривой колонной

и надо всем небесный знак,

райисполкомом заземленный, –

звезду, но странную звезду:

Земле и Небу в назиданье

она горела на виду

на противоположном зданье

по случаю октябрьских дней