Изобрети нежность - страница 50

Потоп еще бабки говорили, что на полынье сейчас одни ребятишки… Но Павлик уже шел прочь от толпы, в сторону Жужлицы.

Спустился по тропинке на лед. Старался смотреть вниз, под ноги себе. А голова невольно поворачивалась влево, туда, где у излучины дымила на солнце полынья… Видение это влекло и пугало, как неизбежность, как пропасть под ногами, когда в нее долго смотришь.

Не думая, зачем, шел к Аниному дому… Наверное, потому, что это было единственное место, куда он раньше мог пойти с печалью и с радостью, других таких мест у него не было.

Но пересек Жужлицу, прошагал через распахнутую настежь калитку и, как слепой, ткнулся в запертую на висячий замок дверь.

И словно бы лишь теперь сквозь вату сознания дошла до него простая и страшная мысль, что делать ему здесь больше нечего, что никто его здесь больше не ждет…

От покинутого дома пахнуло вдруг ужасом. Павлик даже отступил на шаг. Потом бессознательно отступил еще… Дом вдруг показался мертвым.

И может быть, потому, что Татьяна Владимировна была где-то далеко, а у Кости была Вика, но Павлик остро-остро ощутил в этот миг, что он один. Совершенно один на всем белом свете. Без Ани он стал, как песчинка, маленьким, неприкаянным. И ветер, что налетел опять, мог бы унести его куда-нибудь… Куда – не важно.

Оцепенение прошло так же, как и нахлынуло, – в миг. Так что на лед Жужлицы Павлик спустился опять собранный, ощущая решимость, которая вызывала желание действовать…

Татьяна Владимировна, однажды прочитав какую-то книгу о воспитании, нашла, что у него излишняя впечатлительность. Или, как она сказала: чуточку болезненное воображение. Может быть. Но после неожиданной встряски, что произошла с ним – наподобие шока – возле дома Ани, Павликом овладело удивительное спокойствие. И уверенность в себе.

Он шел по тропинке, уже не сомневаясь, что докопается до правды, найдет, кому вдруг стала поперек пути Аня… Он отомстит за нее, если уж не сумел, не смог прикрыть.

…Увидев дядьку Андрея – Викиного постояльца, который шел вдоль оград по направлению к Жужлице, Павлик хотел перейти через дорогу, чтобы не встретиться с ним.

Но в последний момент передумал. И встретился с ним против ограды молочницы Васильевны.

Баптист изменился за эту ночь. Павлик хорошо запомнил его тяжеловесность. Во всем: даже в манере двигаться, во взгляде, в выражении лица… И потому особенно заметна была суетливость, что появилась теперь в движениях да и во всей фигуре Викиного постояльца. Глаза его неспокойно перемещались с одного предмета на другой, не задерживаясь на них и, скорее всего, не замечая. Баптист был явно выбит из равновесия. Таинственное исчезновение облигаций, а затем неожиданное появление их в горнице напугало его, так как деревянный ящичек переместился из тайника на стол во время его отсутствия. И ему оставалось признать, что Вика была где-то здесь в то время, когда они искали ее в Вологде, что это она шарила в его комнате. Или… допустить, что в доме был кто-то другой, и готовиться к худшему.

Даже Павлика он заметил не сразу и остановился как вкопанный, туго соображая, откуда ему знаком этот мальчишка.

_ Здравствуйте, – сказал Павлик. – Вы уже съездили? – Тягостные события последних дней придали ему дерзости, которой прежде у него никогда не было. Викин постоялец вскинул брови и, прежде чем двинуться дальше, яростно матюкнулся.

Павлик проводил его удовлетворенным взглядом. Сочувствия к этому человеку у него не было.

Пока он ходил на ту сторону, пока торчал во дворе Аниного дома, прошло, оказывается, не мало времени. Толпа на мосте ночного происшествия исчезла, а за открытыми настежь воротами стояла машина Мелентьевых. Вернулись хозяева гаража, где на свою беду прятался Илькин брат.

На крыльцо дома сторожа Кузьмича вышла его жена Фаина в обществе Николая Романовича. Павлик замедлил шаги, двигаясь вдоль ограды.

Николай Романович и жена сторожа остановились в калитке.

– С собой ты ничего не брала? – спросил Николай Романович.

– Нет, нет же! Оставь ты, ради бога, еще про это! Не хватает бед на мою голову!

– Ну, что ты так убиваешься… очень уж? – успокаивающе проговорил Николай Романович. Жена Кузьмича плакала.