Как скрипит горох - страница 10

– Я к тебе иду. Можно?

– Можно конечно! – вздохнул Юра. Он наблюдал за мухой.

Лидия Михайловна пребывала в полном здравии и после обеда даже отправилась на короткую прогулку по участку. Когда она вернулась, то долго чем-то стучала на крыльце. В дверь проснулась рука с какой-то пластмассовой дребеденью. Такую часто находишь на огороде.

– Ты не знаешь, что это?

– Не-а.

Рука метнула снаряд, и тот противно заскакал по деревянному полу. Юра терпеливо поднял что-то вроде трубки и положил её на буфет.

– Ну и зачем было кидать-то?

– Что кидать? – раздалось с крыльца.

– Палочку эту.

– Ну так пусть лежит!

Дыхание. Главное – дыхание. Раз, два, три. Юра чувствовал, что его переполнило почти до краёв. Он боялся, что вовремя не сможет раскрыть рот и тогда его просто разорвёт. Хотелось закричать, вырвать клок волос и измочалить о стену кулаки, но что-то не давало этого сделать. Это 'что-то' медленно убивало Юру.

– Ты есть не хочешь ещё?

Со стоном, вразвалочку, Лидия Михайловна поднялась по крыльцу. Каждая его ступенька молчала.

– Что будешь на ужин? – спросила бабушка, упав на стул.

– Да цветную капусту яйцом залью. Устроит? – приступ потихоньку затухал.

– Есть рис, курица в морозильнике. Гречка есть. Можно курицу с гречкой...

– Если тебя устроит, могу цветную капусту яйцом залить, – громче повторил Юра.

– Суп с горбушей можно. Она в правом отделении буфета. Консерва я имею в виду. Хочешь суп с горбушей...?

– Тяжело.

Лидия Михайловна внимательно посмотрела на внука:

– Со мной тяжело? Такая уж у тебя бабушка! Старая!

Женщина подтрунивала. Юра тоже усмехнулся. Когда родственники сошлись на капусте, говорить стало не о чем, и скучающая старушка спросила:

– У вас как, гулянка сегодня намечаются?

– Какая гулянка? – не понял Юра.

– Серёжа, Илья, Паша. Пойдёшь сегодня гулять?

– Слушай, а тебе зачем об этом знать?

– Мне нужно знать – волноваться или нет.

Юра фыркнул:

– Ну ты скажешь тоже! Лучше ничего не знай и не волнуйся.

– Но я хочу! – Лидия Михайловна опять свела всё к шутке, – Хочу всё знать! Ты мне ничего не докладываешь.

– А должен?

– Я же твоя бабушка!

Муха отлепилась от потолка и полетела за солнцем. Юра хотел за ней.

– Мне никто ничего не рассказывает, – обидчиво повторила Лидия Михайловна, – я как в пустоте. Но я же ещё не умерла! Я всё ещё живая. И все злятся, если я на это обстоятельство указываю. Но почему бы со мной не поговорить? Что, это так сложно?

Юра почувствовал, как весь дрожит. Он подскочил. Вслед за ним подскочил кот и старушечьи голубые глаза. В них не было обиды. Было любопытство.

– А знаешь, почему все злятся? – тихо спросил Юра.

– Потому что я старая и глупая! – фыркнула бабушка.

На мгновение почудилось, что вот сейчас-то парень освободится. Что из него вот-вот вырвется крик или выпадет что-нибудь жесткое, сухое, то, отчего першило в горле. Но чего-то по-прежнему не хватало. Чего-то очень важного и в то же время неясного.

– Ты не видишь разницы между общением и подслушиванием, – Юра начал отповедь совсем не с того, – вот почему тебя на дачу со мной отправили. Чтобы родители от тебя отдохнули.

'От тебя' встало в очередь из 'уже' и 'я сама'. Юра произнёс это тихо, спокойно, даже доброжелательно. Он не хотел обидеть. Он не понимал, как можно кого-то оскорбить и не находил в себе сил топнуть, заорать – он вообще никогда не орал на бабушку, не обзывал её бабылой или чем-нибудь в этом роде. Он просто добавил местоимение, превратившее живого человека в вещь, от которой другие, по-настоящему живые люди, вдруг захотели отдохнуть, как отдыхают от вида старых обоев. Выпад показался смертельным, но Лидия Михайловна его не поняла или не приняла к сведению. Она взяла со стола конфетку и стала разворачивать её трясущимися руками. Фантик шуршал издевательски долго.

– Могли бы и потерпеть старуху, – кудри обиженно дрогнули, – мне кажется, я это заслужила. Я вас воспитала.

– Вот только шантажа не надо!

– Какого шантажа?

– Всё, хватит! Я устал!

Скрипнул диван. Крыльцо – нет. Юра шёл под ранетку, где собирался переждать гнев. И секунды достаточно, чтобы наделать глупостей. В Юре кипела злость, но он не мог её выплеснуть. У него был рот, но он не мог закричать. Парень не понимал, как донести то, что он тоже человек, что у него тоже есть жизнь и не нужно влезать в его священные двадцать лет. В конце концов, когда Лидии Михайловне было двадцать, он же её не учил! Дело было не в собственничестве, не в обиде и не в одиноком старческом существовании. Дело было в достоинстве. Ни одна болезнь кроме бесстыдства не заставляет учить других. Но неужто его родная бабушка бесстыдна? Ведь она так много знает и так много читала... А что, если Лидия Михайловна действительно не имеет стыда? Она может долго допытываться, куда он собрался, и с кем будет гулять. Она может без причины запереть Васю, не обращая внимания на его вопли – так не поступают с Кыскиным. Она может забыть про свою гигиену, полагая, что это только её дело. Она жалуется, что её бросили, хотя от неё просто никто ничего не требует! Не требуют – потому что она сама не хочет.