Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне» - страница 10
Р усская тадиция «свободного романа», романа-летописи, восходит не к Толстому. Толстой взял ее из рук Пушкина. Взял, но по-своему. Свой 1812 год он писал ретроспективно, хоть и ориентировался в «Войне и мире» на «Евгения Онегина» как на первый русский роман (пусть и в стихах).
Двадцатидвухлетний Пушкин рассуждал, видимо, примерно так: я начинаю писать роман на свободный сюжет , который будет развиваться так или иначе в зависимости от того, как пойдет история. Пусть мои герои живут как живые люди, меняются, совершают глупости, взрослеют, пусть не только логика развития характеров, но и проживаемая ими история лепит сюжеты их отношений. Я слишком молод, и потому слишком быстро расту. Если я заранее придумаю сюжет и начну его воплощать, я не знаю, будет ли он мне интересен через год, а, тем более, через пять… Поэтому обычным способом мне роман не написать – наскучит…
У Крюкова принцип «свободного романа» выдержан последовательно. Однако писатель, принявший этот принцип за аксиому, вынужден был вмешиваться в прошлое: начал роман с описания природных реалий весны 1911 года, продолжил редактировать эту часть в 1912 и 1913 годах [12] , но сюжет отношений и взросления героев не вписался в крутой поворот истории – в июле 1914 началась Первая мировая… 1911 год оказался слишком далеким, а 1912-й слишком близким, и писатель перенес начало повествования на весну 1912 года. (Из-за чего, собственно, в первых частях и возникли анахронизмы, усугубленные редакторским вмешательством в текст уже в 1927 году при подготовке романа к публикации.) Предполагаю, что потому Крюков и тасовал колоду эпизодов, переписывая и прописывая «прошлое» так, чтобы оно вело к тому настоящему, которое уже свершилось.
У Пушкина такой возможности не было: он шел ва-банк и публиковал главами. Но с X главой намучился. На «Онегина» ушли те же семь лет, что и у Крюкова на его, как считается, недописанный «Тихий Дон». (Меж тем роман практически дописан, хотя и не отредактирован автором. Можно показать, что писавшийся семь лет и охватывающий повествование длиной в те же семь лет роман заканчивается седьмой частью.)
В Десятой главе «Евгения Онегина» Пушкин рисует сабя в качестве одного из героев романа (этот прием, известный еще с античности, назвается сфрагидой): « Читал свои Ноэли Пушкин …». Расшифровка Десятой главы (1910 год) [13] стала крупнейшим литературным событием десятилетия и, конечно, не могла не привлечь внимания филолога Ф. Д. Крюкова. Однако Морозов не связал текста расшифрованного стихотворения со «свободным романом». Через несколько лет (ок. 1914 года) С. М. Бонди в Пушкинском семинарии С. А. Венгерова при историко-филологическом факультете Петроградского университета сделал доклад о том, что найденные строки принадлежат Десятой главе. Доклад, вызвавший восхищение специалистов, остался неопубликованным (на него как на «наиболее ценное и верное предположение» в 1922 году сослался М. Л. Гофман [14] , а в 1934-м и Б. В. Томашевский [15] ).
Видимо, непосредственным откликом на открытие Морозова и Бонди и стала «антиленинская» сфрагида Ф. Д. Крюкова в «Тихом Доне».
СТР Я МЯ «ТИХОГО ДОНА». НУЛЬ ПО РУССКОМУ
…Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю…
Пушкин
Нелингвисты совершенно не осознают мощности языка как механизма, а именно количества и степени сложности правил, которые надо соблюсти, чтобы получить правильный текст. Легкость, с которой человек произносит устные и письменные тексты на родном языке, лишает его возможности поверить в истинные масштабы той информации, которой он при этом бессознательно оперирует. Особенно доверчиво относятся к мысли о том, что некто засел за книги и научился говорить и писать на иностранном языке «как на родном» те, кто ни одним иностранным языком активно не владеет. Люди верят бойким журналистским рассказам о том, как способного русского паренька поучили в разведшколе немецкому языку, забросили в немецкий тыл, и там он успешно выдавал себя за немца.