Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне» - страница 12

м » (2/64; 3/5; 4/84); «… копает,   кык кобель хориную норЮ » (2/92; так и в издании, с. 234).

Заглянем в «черновики» третьей части романа. Разумеется, нас в первую очередь интересует авторская речь: « все домаЧние » (3/2); « дыбились задраТые оглобли повозок » (3/3). Так и о пристреленной лошади: « Задняя нога ее, дико задраТая кверху… » (3/65; так и на с. 66); « на речЬку » (3/11); « провздел руку в темляк » (3/28); « пРОтянку высушить » (3/41); « за плечЬми » (3/52). « вправе » (3/74; в значении «справа от»); « сотрясая в багровопрожилах сумки щек » (3/65; то есть сумки щек в багровых прожилках); « доктор иронически   вспялил   по верх пенсне брови » (3/65); « пулемет взлохматил тишину пронзительным сорочиным чечеканьем » (3/75; « сорочьим чечеканьем »); « кланялся, трЕс плешиной » (3/76); « достать из-пазухи письмо » (3/76); и « проиграем кОмпанию » (3/109) и « пример из русско-японской кОмпании » (3/111); это слово писец воспроизводит то неправильно, как здесь, то правильно).

Продолжим ряд, обратившись к «беловикам» третьей части: « шел к проштрАШемуся » (проштрафившемуся 3-бел/6); « берет ступенЬчатую высоту » (3-бел/6).

А вот из четвертой части: « потушил керосинУвую чадившую лампочку » (4/9); Реплика Валета: « С четырнадцатого не вылазию из окоП » (4/20); « на широком размете оленьих рог » (4/60); « среди большевиком » (4/62); « в глазах   замигали веселые свЯтлЕчки » (4/68); « стонАЯ   от хохота » (4/68); « по подмостяХ торопливо сводили лошадей » (4/69) « казачЬий разъезд » (4/77); « завяВшие… цветы » (4/77); « твердым, обветрЕвшим /?/ голосом » (4/78; в издании « обветрИвшим », но правка не спасает); « две равнозначУщих стороны » (4/88); « на ступенЬчаПую высоту » (4/113); « свое оТДуловатое масляное лицо » (4/114; видимо, от слова «дуло») и вновь « мясистость оТДуловатых щек » (4/115); « по наполЕНовски дрыгая затянутыми в краги икрами » (4/115; образовано от полена, а не от Наполеона); « в угоду врагов » (4/110; то есть « в угоду врагам »); « примащиваясь поудобнее » (4/122; в издании выпущено); « По нем ударили залпом… » (4/122; то есть « по нему »); « – А ты думал мы оПознались? » (4/126; вместо « обознались » – 3/22).

Чрезмерная концентрация описок и говорит о хроническом невнимании писца, не утруждающего себя тем, чтобы вдумываться в смысл копируемого им текста. Но подобных примеров – сотни и сотни, и потому это не просто описки, а свидетельства глоттофофии – паталогического страха перед, казалось бы, родным языком. Однако речь, как нам еще предстоит убедиться, не о родном, а о чужом Шолохову языке – экспроприированном, украденном вместе с чужой рукописью. Это ненавистный язык классового врага – язык казачества. Наконец, это язык того образованного в «