Карл Смелый. Жанна д’Арк - страница 29

Двадцать седьмого мая 1456 года Дюнуа схватил гер­цога и более не выпускал его из рук. Уж если Дюнуа что- нибудь держал, он держал крепко. Бывший разбойник Шабанн взялся арестовать дофина: он не простил Людо­вику, что тот в свое время пожертвовал им, чтобы полу­чить прощение.

Дофин же рассчитывал на своего дядю, герцога Бур­гундского, и тестя, герцога Савойского.

Он знал, что отец идет на него через Лион, и, пытаясь сопротивляться, объявил общий призыв для всех в воз­расте от восемнадцати до шестидесяти лет. Никто этому призыву не подчинился.

Дофину оставалось только бежать.

Но бежать было не так-то легко: Шабанн устроил ему засаду, обязавшись вернуть королю Дофине вместе с дофином, то есть клетку вместе с птичкой.

Однако Людовик был хитрым лисом, способным сбить со следа бывшего главаря разбойников. Выставив пред­логом охоту, он направил ловчих в одну сторону, а сам уехал в другую.

И, пока Шабанн ловил ловчих, дофин ускользнул, галопом пересек Бюже и Вальроме и, проделав во весь опор тридцать льё, оказался во Франш-Конте.

Лишь прибыв туда, он смог перевести дух: Франш- Конте было владением герцога Бургундского.

Когда Карлу VII стало известно о прибытии сына ко двору доброго герцога, он поинтересовался, как тот при­нял дофина.

— Очень хорошо, — ответили ему.

— Превосходно! — заметил Карл VII. — Герцог будет наказан там, где он грешил, ибо он дал у себя приют лису, который съест его кур!

Это и в самом деле был настоящий лис.

Он написал отцу — одновременно приказав своим солдатам сопротивляться ему, если у них это полу­чится, — что, будучи гонфалоньером Святой Римской церкви, он не счел возможным ослушаться просьбы папы и не присоединиться к своему дяде, герцогу Бургунд­скому, который намеревается отправиться в крестовый поход против турок, дабы защитить католическую веру.

Притворщик предвидел возможность того, что герцог сделает вид, будто он готов выдать его отцу, и отдал себя под покровительство папы.

Но нет, опасаться было нечего: добрый герцог и его жена принимали его и обращались с ним так, словно в гостях у них был король; он же, напротив, старался тем менее обращать на себя внимание, чем более грандиоз­ные замыслы в отношении себя у него были. Но стре­мился он вовсе не к тому, чтобы привести славную армию герцога в Константинополь или в Иерусалим, дабы отво­евать святые места или сделать дядю императором Вос­тока: он намеревался привести ее в Париж, чтобы взять отца под опеку и провозгласить себя королем Франции.

Стать королем Франции означало обладать столь вели­колепным титулом, что дофину было крайне трудно этого ждать.

Но герцог желал совсем иного.

Он, чей внимательный взгляд тоже был обращен на Францию, знал, до какой степени она сильна. Король только что завершил реабилитацию Орлеанской девы (7 июля 1456 года); это означало судебное осуждение тех, кто ее сжег, и, как следствие, тех, кто ее выдал.

Кроме того, испытав силу своей власти, Филипп не чувствовал себя столь сильным, каким он старался выгля­деть: у него еще были неприятности со стороны Флан­дрии и уже начались беды в Голландии.

Вдобавок, его беспокоила одна новость: шли разго­воры, что дочь короля Карла VII выходит замуж за Лади­слава, короля Чехии и Венгрии. А так как Ладислав при­надлежал к Люксембургскому дому, то у короля Франции могли появиться притязания на Люксембург, наслед­ственное владение своего зятя. Смерть взяла на себя труд уладить это дело, но кто мог догадаться, что Ладислав умрет в девятнадцать лет?

Так что при всем своем могуществе добрый герцог ощущал неподдельную тревогу, в которой он не отдавал себя отчета, которую никто в те времена не мог бы объ­яснить и которую способен подметить лишь глаз совре­менного историка.

Мы уже говорили о попытках королей XIV века вос­становить феодализм. Так вот, выражаясь современным языком, они восстановили феодальную политику, но не феодальные общественные отношения.

Первочальный феодализм был феодализмом в чистом виде: это была власть сеньора над землей, где родился он сам, где родились его дед и отец, где пустила корни его семья.