Карл Смелый. Жанна д’Арк - страница 30

Напротив, в XIV и XV веках удельные владения, браки и наследования все перевернули вверх дном. То, что Филипп Смелый, француз, являлся герцогом Бургундии, было правильно, ведь Бургундия — французская земля; но француз — граф Фландрии?! Герцог Люксембурга?! Пфальцграф Голландии?!

Так что в державе герцога Бургундского говорили по-фламандски, по-валлонски, по-голландски, по-не­мецки и по-французски — на пяти языках и, возможно, двадцати наречиях, то был настоящий Вавилон! При этом все там друг друга терпеть не могли, друг другу завидовали, друг друга ненавидели.

Странное дело! Похожие земли: Льеж и Люксембург, Голландия и Фландрия, а нравы прямо противополож­ные!

Ну а кроме того, Франция, уже влиятельная в это время, воздействовала на все эти народы: благодаря оби­тателям берегов Мааса, говорившим по-французски; бла­годаря обитателям Льежа, говорившим по-французски; благодаря обитателям Марка, немцам по рождению, французам по интересам и по сердцу.

Даже сам герцог Бургундский — под влиянием одной пикардийской семьи, Круа, — принимал у себя, подпу­скал к своему сердцу и насаждал у себя Францию в лице того, что было у нее самым опасным, самым беспокой­ным, самым разрушительным, в лице демона тогдашней политики — Людовика XI.

О! Этот смиренный, тихий, скрытный дофин, подъе­давший крошки с герцогского стола, прекрасно видел все слабые места блистательной постройки, на вершине которой восседал добрый герцог.

Дофин жил в Женапе, небольшом городке на дороге из Парижа в Брюссель; там он вел чрезвычайно скромный образ жизни, обходился без двора, существовал на пен­сион от доброго герцога, на приданое жены и на подая­ния, которые смиренный сеньор вымаливал повсюду, пряча свои когти.

Чем же он занимался в Женапе? Внешне — ничем. Страстный читатель, он перевез туда свою библиотеку и читал с утра до вечера. Ему было известно об изобрете­нии книгопечатания, он следил за его развитием и, взойдя на трон, призвал печатников из Страсбурга в Париж.

Однако, предаваясь чтению, он ухитряется доводить отца до отчаяния; став вдали опаснее, чем вблизи, он воздействует на короля, пользуясь дьявольскими сред­ствами, средствами Франца Моора (смотри «Разбойни­ков» Шиллера); он внушает ему страх перед всеми, кто его окружает; кратковременные галлюцинации старого короля превращаются в постоянный ужас: ему кажется, будто все, что он ест, все, что он пьет, имеет странный привкус, привкус яда! И, опасаясь умереть от отравле­ния, он умирает от жажды и голода.

В то самое время, когда Карл VII умирал, граф де Шароле, которого часто посещал их царственный гость, чуть было не поссорился с отцом, требуя узнать у

Карла VII, не может ли тот принять дофина назад, во Францию.

Но все сложилось намного лучше: Людовик XI стал королем.

Еще никогда, впрочем, смерть отца не вызывала ни у кого такой радости, какую выказывал дофин; он, кто порой таил чувство удовольствия, теперь не делал ни малейших усилий, чтобы скрыть то удовлетворение, какое доставило ему это событие, вдохновившее его на чрезвычайно философические рассуждения.

— Ах! Что такое этот мир и какое разнообразие неожи­данностей ниспосылает Господь каждому! — говорил он каждому встречному. — Вот, к примеру, я, самый несчаст­ный королевский сын, который когда-либо был на свете; я, с самого детства знавший одни лишь страдания, горе­сти и нищету, невзгоды и нужду, лишенный наследства и любви отца; я, кто жил на занятые деньги и на подаяния, равно как и моя жена, не имея ни пяди земли, ни места, где преклонить голову, ни гроша за душой, кого из мило­сти кормил дядя, — и вот сегодня Господь вдруг ни­спослал мне величайшее счастье! Теперь я самый богатый и самый могущественный король христианского мира, даже более могущественный, чем был король, мой отец, ибо у меня есть дядя, дружбы с которым он так и не сумел добиться!

Дофин был так обрадован свалившимся на него сча­стьем и так спешил им насладиться, что, получив изве­стие о смерти отца, он тотчас уехал, не тратя время на то, чтобы попрощаться со своим дорогим дядей, дружбу с которым он ценил столь высоко, и со своим кузеном, которого он едва не сделал бунтовщиком. Он уехал, не оставив королеве ни повозки, ни лошади, чтобы отпра­виться в путь, и лишь крикнул ей, чтобы она позаим­ствовала экипажи у своей кузины, графини де Шароле!