Кэп и две принцессы - страница 4

— А ты как думаешь?

Ким посмотрел на неё, хотел что-то сказать, но вдруг оглушительно чихнул.

— Ты чего? — Рене стало тревожно. — Заболел?

— Ну… — Ким театрально приложил ладонь ко лбу и откинулся на спинку кресла. — Кажется, у меня поднимается температура.

— Не валяй дурака, — Ёшка посмотрела на него с тем самым снисходительно-усталым видом, с которым женщины смотрят на умирающих от лёгкого недомогания мужчин. — Две минуты по старинке на аппарате Тишинского, и ты снова как огурчик.

— Я уже, — с досадой ответил Ким, — видишь, не помогло.

— Добавь время или концентрацию.

Ким взорвался:

— Вы меня совсем за идиота держите?

Он, конечно, собирался сказать что-то ещё, но Рене уже с обречённостью во взгляде опять встала между ними и подняла руку:

— Всё, ребята. Брейк! Ким, чего это ты разошёлся сегодня?

Она с удовольствием сделала несколько шагов по тесной кают-компании.

— Можно подумать, если бы ты знал заранее, куда нас отправят, это что-нибудь изменило. Держу пари, будет, как всегда. Прилетели, разумную жизнь не обнаружили, улетели. Так какая тебе разница?

Ким насупился, но ничего не ответил. Только засопел с особым значением. Рене, как центр их экипажа, всегда знала немного больше, чем он и Ёшка. Это как бы возводило барьер между ними. Киму не хотелось находиться по сторону этой условной стены вместе с рыжей Ёшкой, пахнущей кошками и ещё какими-то омерзительно мелкими существами даже после многократной дезинсекции.

Ренета догадалась, о чём в данный момент обиженно сопит Ким, добавила уже мягче и доверительнее:

— Там, на месте, ещё разведчики работают, которые послали сигнал «био». Они всё от первого лица и расскажут. В любом случае от них мы узнаем больше, чем из сухих отчётов. Не думаю, что будет какая-нибудь необычность. Даю девяносто девять процентов, что не будет. Расслабься. Ещё несколько часов лететь. А там посмотрим….

…Смотреть было особо не на что. По крайней мере, в той части планеты, где межзвёздная лаборатория совершила посадку. Юркая таблетка космолёта опустилась прямо на выветренные до блеска камни. Возможно, когда-то здесь были горы, но от времени, безжалостно нивелирующего любой ландшафт под ноль, они низко расползлись по земле, словно панцири гигантских черепах. Дул ветер, сухой и горячий, как нос заболевшего пса. Сквозь чешую распластанных камней пытались пробиться замысловатые, скрученные узлами колючки.

Троица альтернативных биологов «первого контакта» печально взирала на унылый пейзаж. Высохший и, кажется, пыльный. Низкий и плоский горизонт давал так мало света, что все оттенки красок сливались в однородную серость. Рене тут же захотелось потереть глаза, но из-за астровизора такое естественное движение стало невозможным, и это обстоятельство мелко и противно раздражало.

Неприятным было и то, что Рене чувствовала себя тяжёлой и неуклюжей. Датчики показывали, что сила тяжести на поверхности планеты превышала земную на двадцать процентов. Это вполне комфортная разница, но к ней ещё нужно привыкнуть. Остальные параметры — температура плюс двадцать пять градусов и состав атмосферы (в основном, азот и кислород), устойчивый климат — говорили о реальном шансе найти здесь жизнь. С большой вероятностью даже разумную.

И всё равно что-то во всем этом Рене активно не нравилось. Вся эта чужая мёртвая равнина… Не то, чтобы страх перед ней, а гнетущее чувство затерянности в незнакомом пейзаже. Ощущение, что их точно здесь никто не ждёт. А, может, Рене просто не выспалась. В конце концов все рано или поздно испытывают такие чувства на новой планете. Она спрашивала, и собеседники из межзвёздников, несколько смущаясь, признавались в этом.

— Здесь странно пахнет, — прозвучал в её голове искажённый голос Кима. Кроме привычного металлического оттенка, который неизменно придавал речи передатчик, Рене уловила в нём незнакомую и от этого тревожившую ноту. Словно Киму было сложно говорить, что-то ему мешало.

Она подумала, что накануне Полянский жаловался на плохое самочувствие, и ругнулась на себя: надо было перед высадкой проверить его состояние. Но гигантолог выглядел вполне нормальным этим утром. Рене даже не вспомнила о его простуде, а потом их так неожиданно тряхнуло на орбите, что теперь она беспокоилась только о том, что на бедре, которым приложилась о панель, будет невероятной красоты синяк. Ренета понимала, что должна каждую секунду в экспедиции благодарить судьбу, что всё ещё жива и даже ничего себе не сломала, но этот синяк… Она чувствовала, как гематома расползается багровым пятном под скрипучим мягким пластиком скафандра. В иной обстановке Рене обработала бы ушиб так быстро, что и следа не осталось, но при высадке времени на это не было. Бедро всё ещё противно и назойливо ныло. Что, кстати, тоже не добавляло прекрасности в настроение. Ну почему Рене в самые торжественные моменты всегда думает о чём-то приземлённом, и даже — о, ужас! — шкурном? Ворчливая земная тётка…