Клодет Сорель - страница 5
В большой комнате за круглым столом сидело несколько мужчин довольно странного вида. Похожие друг на друга, одинаково одетые в какие-то пиджачные пары, одинаково молчаливые и одинаково неулыбчивые. Оба опера поздоровались, но им никто не ответил. Только бритый, открывавший дверь, кивнул на маленький столик в углу, на котором стоял самовар и несколько стаканов, вставленных один в другой. "Хоть бы баранок каких предложили, или хлеба на худой конец!" – подумал Кузин, и сразу в животе заныло от голода. Вечно с этой работой пожрать не успеваешь.
Снова затренькал звонок, бритый встал, пошел открывать. Остальные не двинулись.
Пока Кузя наливал себе жидкий чай ("С заваркой у них так же, как с баранками!"), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми - "гулаговскими" - петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.
- Ну что, Стоянович, начнем? – обратился к пришедшему один из мрачных, видимо, старший.
- Начнем, - согласился тот.
- Значит, дело тут такое, - старший положил тяжелую руку на столешницу. – Константин Алексеевич Стоянович, он же - Костя Мячин, которого мы все хорошо знаем, наш бывший товарищ по Боевой организации. Костя вместе с нами участвовал в эксах, еще до революции вел активную партийную работу. А недавно был осужден, получил десятку, но освобожден досрочно - за ударную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала. И даже был принят после этого на работу в органы, в ведомство товарища Бермана*[2]. В данный момент служит начальником исправительно-трудовой колонии, то есть, как видите, чекисты оказали ему самое высокое доверие, поставив охранять и перевоспитывать контру.
Сидящие вокруг стола одобрительно загудели. Старший поднял руку.
- Но есть тут одна загвоздка. Константина Алексеевича в свое время исключили из партии, и теперь, чтобы снова встать в ряды партийцев, ему нужна рекомендация. И не формальная бумажка, а рекомендация старых испытанных товарищей. То есть, нас.
Старший неожиданно улыбнулся.
- Какие будут мнения?
- А пусть расскажет, как он в Китае вместе с беляками оказался! – неожиданно злобно выкрикнул кто-то.
Мужчина с васильковыми петлицами встал, оправил гимнастерку.
- В Китай я бежал, спасаясь от расстрела.
- А почему в Китай-то? Не мог бежать к нашим?
- Не мог.
- Почему?
Мячин-Стоянович помолчал и быстро заговорил:
- Можно подумать, что для присутствующих это какая-то тайна. Бежать к своим я не мог, потому что белогвардейская контрразведка выпустила за моей подписью воззвание к красноармейцам с призывом переходить на сторону Комуча[3].
- Что такое "Комуч"? – шепотом спросил Кузин у коллеги. На них обернулись.
- Комитет учредительного собрания, эсеры и меньшевики. Потом расскажу! – так же шепотом ответил Финкельштейн.
"Беляки, в общем", - понял Кузин.
- А ты такое воззвание не подписывал? – язвительно спросил бритый.
Стоянович задумался, нервно потеребил край скатерти.
- Подписывал, - неохотно признал он и торопливо продолжил. – Но это было частью задуманного плана.
- Да какого там плана! – махнул рукой вопрошавший. – Сказал бы прямо: проявил трусость и предательство и перешел на сторону белых…
- Стоп! – воскликнул "гулаговец". – Никакого предательства не было! Была остроумная разработка, которую мы придумали с Андреем…
- С каким Андреем?
- Со Свердловым. У Якова еще с подпольной работы была кличка "товарищ Андрей". Так вот, я должен был завоевать доверие эсеров, пробраться в Комуч и вести там подрывную работу.
- А на хрена ж ты при этом воззвание-то к красноармейцам писал? – не унимался вопрошавший.
- А что бы ты на моем месте сделал? – в свою очередь резко поинтересовался Стоянович. – Перед тобой стоит выбор: или тебя расстреляют как провокатора – и ты провалишь все дело, или ты жертвуешь во имя революции своим добрым именем и спокойно ведешь подпольную работу. А я ее вести умею, вы знаете.