Колодец у леса - страница 3

— Да, пожалуй, действительно, молчать не стоит. Поверят или нет — это другой вопрос, но совесть, по крайней мере, будет чиста.

— Тогда решено. Рад, что вы тоже так думаете, а то я все сомневался, а не дурак ли я… Налейте, пожалуй по последней, да я и побегу, бо поздно уже… спасибо.

Иван Ильич ушел, а я сбросил с дивана книжку «Промышленные микропроцессорные системы» и завалился спать. Засыпая, я пытался собрать воедино все то, что сегодня услышал. Когда сознание мое почти отключилось, какая-то неопределенная догадка пронеслась у меня в голове. Я вдруг понял, что все это я либо уже знаю, либо где-то видел, либо… Так и не успев осознать свою догадку, я уснул.

Утро выдалось на редкость солнечное и теплое. Я встал часов около десяти, позавтракал, с удовольствием побрился, влез в свои грязные сапоги и вышел на крыльцо с утренней сигареткой. Тепло. Вчерашний дождь хорошо потрудился над моим огородом, и я с радостью понял, что поливка огурцов отменяется. Я блаженно зажмурился от солнечного света. Промышленные системы тоже отменяются. Необходимо срочно придумать программу выходного дня.

«Уазик» нашего участкового скрипнул тормозами у калитки и вывел меня из состояния радостной медитации.

— Поедемте! — донесся из-за забора голос моего друга агронома.

Калитка отворилась, и появился он сам. Иван Ильич весь светился от возбуждения. Сапоги на этот раз были начищены до зеркального блеска, а от одежды исходил тонкий аромат французского одеколона.

— Поедемте, — повторил он, пританцовывая от нетерпения. — Сейчас начнется!

— Поедемте! — мгновенно среагировал я, отбрасывая сигарету и залезая в машину. — Чего начнется? Куда едем?

«Уазик» рванул с места в направлении леса.

— На поляну, к колодцу, — пояснил агроном, плюхнувшись рядом на заднее сиденье. — Я ходил сегодня к пластовому и все рассказал. Сейчас будет какой-то там следственный эксперимент.

— Поверили вам, выходит. Не ожидал.

— Поверили, но дело даже не в этом. Погибший был какой-то важной птицей. Это раз. И, самое главное, тот спасатель, что вчера спускался в колодец, что-то рассказал. Не знаю что. Все встали на уши. Вроде следственная группа из города уже с утра там.

«Уазик» между тем свернул с деревенской улицы и, поплутав несколько минут в грязи между картофельным полем и птицефермой, остановился наконец на поляне перед лесом. У колодца действительно царило оживление. Я без труда узнал вчерашние машины горноспасательной службы и районной милиции. Были еще две «Волги», расцвеченные синими мигалками, между которыми важно расхаживали человек пять-шесть, по виду явно городские.

Иван Ильич, лишь только ступил на землю, сразу был уведен к одной из этих машин. Он что-то говорил, по обыкновению отчаянно жестикулируя, а один из городских кивал с серьезным видом и писал в блокноте. Потом мой друг и сопровождающие полезли в кусты на опушке, где, как я понял, Иван Ильич объяснял, как он вчера стоял и что видел.

Один лишь я оказался не у дел и, пользуясь случаем, отправился прямиком к колодцу.

Колодец как колодец, сотни раз его видел. Очень старый несомненно. Лет не меньше ста. Невысокое ограждение сложено из массивных каменных блоков, очень хорошо пригнанных без всякого раствора. Камень кое-где был основательно разрушен временем и покрыт наростами вековых лишайников.

Признаюсь, я очень долго колебался, прежде чем приблизиться вплотную. Вчерашний рассказ моего друга нагнал на меня тревогу и смутные предчувствия. В конце концов я все же стряхнул с себя глупые мысли, осторожно оперся об ограждение и глянул вниз. Черный ствол, выложенный старинной каменной кладкой, уходил во тьму насколько хватало глаз. И вдруг меня как током ударило. Я ясно вспомнил, что именно представилось мне вчера ночью в полусне. Тарантул, огромный земляной паук, покрытый бурой шерстью. Он боится солнечного света и всегда сидит в своей норе. Нора обычно небольшая, размером с двухкопеечную монетку, круглая и вертикальная, как шахта. Кажется невероятным, как такое чудище ухитряется пролазить сквозь это отверстие. Но горе тому жуку или кузнечику, который по неосторожности окажется на краю. Стремительный бросок мохнатых лап — и жертва уже глубоко под землей. И начинается кровавое пиршество.