Консерватория: мелодия твоего сердца - страница 4
Я проводила его взглядом, дождавшись, пока спина молодого человека не скроется за деревьями, и продолжила свой путь. Странно все это… раньше я этого человека в консерватории не видела, а учусь тут уже второй год. Значит, он не старшекурсник. Но если он из свежего набора, то откуда ему знать о причудах мэтра Дойла? Да и держится он гораздо уверенней, чем свежепоступивший… Действительно занимательно. Понимая, что молодой человек давно ушел, я все же еще раз обернулась, а потом прибавила шагу. Грязь. Ее нужно смыть. Какая же все-таки гадость — ощущать ее на себе. Меня в который раз передернуло от брезгливого отвращения. Бр-р-р.
Заходя в здание общежития, я старалась нанести минимальный вред обстановке. Комендантша, госпожа Кин, увидев меня, только неодобрительно покачала головой. И неодобрение, я уже знала, относилось не ко мне, а к преподавателю со своеобразным чувством юмора, доставляющим неудобства не только студентам, что еще куда ни шло, но и уборщицам, и лично ей, смотрящей за пристанищем студенток консерватории, их формой и казенным бельем. И все эти объекты регулярно страдали от повышенного количества грязи «счастливых» избранных веселящимся мэтром.
— Что, снова грязевые ванны от мэтра Дойла? — спросила комендантша, с явным сочувствием оглядывая мою пропитанную коричневой субстанцией одежду.
— Они самые, — ответила я, чувствуя, как подсыхающая грязь неприятно стягивает кожу лица.
Госпожа Кин осуждающе цокнула языком, вздохнула и произнесла:
— Ступай-ка ты прямиком в душевую. Я принесу сменную одежду. Не то опять полдня ворчание уборщиц слушать.
Не иначе, провидение расстаралось: душевые располагались на первом этаже не так далеко от входа. По крайней мере, ближе, чем жилые комнаты, а значит, грязи от меня останется значительно меньше, чем если бы я сначала зашла к себе, а потом обратно, к месту омовения.
В порыве благодарности я широко улыбнулась и тут же вздрогнула от скрежета песчинок на лице.
— Спасибо, госпожа Кин! — с жаром ответила я.
— Иди уже, — махнула на меня рукой комендантша и тепло улыбнулась, — страдалица.
Завернув вещи в грубое полотнище, видавшее и не такую степень загрязнений, оставила одежду в специальном контейнере, откуда ее ежедневно забирали в прачечную, предварительно прикрепив ярлык с номером комнаты, так же принесенный заботливой и практичной комендантшей. Из душевой я выходила обновленным человеком. По крайней мере, ощущение было равноценно, как минимум, началу новой жизни. Поблагодарив госпожу Кин за принесенные вещи, направилась по привычному маршруту: левый рукав коридора, мимо лестницы, до самого конца. Моя дверь — последняя, обитая толстым слоем грубой ткани, используемой для пошива чехлов под инструменты. Знакомый щелчок ключа в замке — маленькая терпкая молния звука пощекотала кончики пальцев и пропала.
Перед обедом стоило забрать сумку с нотами и инструмент, чтобы потом не возвращаться за ними.
В столовой я не задерживалась надолго. Для других студентов она была чем-то вроде места общения, но не для меня. Я всегда быстро ела и уходила, едва закончив обед. Слишком много шума, который навязчиво проникал под кожу. Ну и стук ложек о металлические тарелки вызывал у меня до зубовного скрежета отвратительные ощущения.
Третий этаж, привычный кабинет с черным роялем, узким столом, двумя стульями и пюпитром. Достав нотные листы из сумки, оставила их на последнем, а сама открыла чехол, чтобы достать инструмент, с которым мне предстояло прожить полтора, наполненных музыкой часа.
Моя мандолина, маленькая изящная в своей простоте, без вычурности и излишеств. Любовно провела пальцами по грифу. Дерево как будто отозвалось волной тепла, вызывая улыбку.
— Оллема Адерин, вы уже здесь, — прозвучал немного низковатый, насыщенный, будто пряными вибрациями, знакомый голос, возвращая меня из состояния, подобного легкому трансу. — И чему я удивляюсь…
— Добрый день, метресса Линдберг, — улыбаясь, ответила я.
— Вне всяких сомнений, чудесный день. На чем мы с вами остановились в прошлый раз? — спросила преподаватель, занимая стул напротив.